Генерал в своём лабиринте

Эта была странная ночь без единой звезды на небе, а ветер с моря доносил сиротский плач и запах тления. Итурбиде мог молчать хоть часами и, не мигая, глядеть на остывающий пепел, он мог предаваться созерцанию с такой же страстью, с какой умел петь без перерыва всю ночь напролет. Генерал, помешивая прутиком угли, нарушил очарование ночи:

– Что говорят в Мехико?

– У меня там никого нет, – ответил Итурбиде. – А здесь я – в ссылке.

– Мы все тут такие, – сказал генерал. – Я прожил в Венесуэле только шесть лет с тех пор, как все это началось, а потом изъездил вдоль и поперек полмира. Вы и не представляете, чего бы я сейчас ни дал, чтобы съесть кусок вареной вырезки в Сан-Матео.

Мысль его и в самом деле устремилась во времена детства, и он, глядя на догорающий огонь, погрузился в долгое молчание. Когда он заговорил, то снова вернулся к наболевшему.

– Вся беда в том, что мы продолжаем быть испанцами, бросаемся туда-сюда, в страны, которые чуть не каждый день меняли названия и правительства, так что мы уже и сами не знаем, кто же мы есть на самом деле, черт возьми, – сказал он.

Он снова долго смотрел на пепел, потом спросил другим тоном:

– На свете столько стран; как же случилось, что вы оказались именно здесь?

Итурбиде ответил уклончиво.

– В военном колледже нас учили воевать на бумаге, – сказал он. – За нас воевали оловянные солдатики на гипсовых макетах, по воскресеньям нас вывозили в ближайший пригород, и там, среди коров и женщин, возвращающихся с мессы, полковник устраивал стрельбу, чтобы мы привыкли к взрывам и запаху пороха. Представляете себе: самым известным из наших учителей был инвалид-англичанин, который учил нас падать с лошади замертво.

Генерал перебил его:

– А вы хотели настоящей войны?

– Вашей войны, генерал, – ответил Итурбиде. – Уже два года, как я в армии, а до сих пор не знаю, что такое настоящий бой.

Генерал не смотрел на него.

– Вы выбрали себе не ту судьбу, – сказал он Итурбиде. – Здесь только войны «стенка на стенку», а это все равно, что убивать свою родную матушку.

Хосе Паласиос, невидимый в сумраке, заметил: вот-вот рассветет. Тогда генерал разметал пепел прутиком, поднялся, опираясь на плечо Итурбиде, и сказал:

– На вашем месте я бы уехал отсюда как можно скорее, пока ваша честь не запятнана.

До последнего своего часа Хосе Паласиос повторял, что дом у подножия Холма Попутных Ветров был заколдован. Не успели они там разместиться, как из Венесуэлы прибыл лейтенант морской пехоты Хосе Томас Мачадо с вестью о том, что несколько военных кантонов не признали сепаратистское правительство и перешли на сторону партии, состоящей из сподвижников генерала. Последний принял лейтенанта конфиденциально и выслушал с большим вниманием, но не слишком обрадовался. «Новости хорошие, но запоздалые, – сказал он. – Ну что я, бедный инвалид, могу поделать сейчас с целым миром?» Он распорядился, чтобы гонца разместили со всевозможными почестями, но не дал ему никакого ответа.

– Я не надеюсь, что отечество выздоровеет, – сказал он.

Тем не менее, как только генерал попрощался с лейтенантом Мачадо, он тут же обратился к Карреньо с вопросом: «Вы виделись с Сукре?» Да, тот виделся: Сукре уехал из Санта-Фе в середине мая и очень торопился – хотел успеть отпраздновать свой день ангела вместе с женой и дочерью.

– Думаю, он успел, – заключил Карреньо, – поскольку президент Москера встретился с ним по дороге из Попайана.

– То есть как это? – удивленно воскликнул генерал. – Он отправился сушей?

– Именно так, мой генерал.

– Боже милостивый!

Генерала охватило плохое предчувствие. И в ту же ночь он получил известие, что маршал Сукре попал в засаду и погиб от пули в спину в зловещем месте, у Берруэкос, 4-го числа прошлого месяца июня. Монтилья принес печальную весть, когда генерал только что принял вечернюю ванну, и он даже не дослушал ее. Хлопнув себя по лбу, он в приступе всесокрушительного гнева сорвал со стола скатерть, на которой стояла посуда для ужина.

– Черт бы все побрал!

В доме еще не затихла суматоха, вызванная его гневом, когда он вновь овладел собой. Опустившись на стул, он прорычал: «Это Обандо». И повторял это много раз: «Это Обандо, наемный убийца испанцев». Он говорил о генерале Хосе Мария Обандо, командующем войсками в Пасто, на южной границе Новой Гранады; убив маршала Сукре, единственно возможного преемника генерала, Обандо мог, расчленив республику, гарантировать президентство себе и передать власть Сантандеру. Один из заговорщиков написал в своих воспоминаниях, что когда он вышел из дома, где говорилось о замышляемом убийстве, то испытал сильное душевное волнение, увидев на главной площади Санта-Фе маршала Сукре в прохладном тумане наступающего вечера, в черном суконном пальто и в шляпе, какую носят бедняки, – он шел один по галерее собора, засунув руки в карманы.