Генерал в своём лабиринте

Он провел одну из худших своих ночей. Вопреки его приказаниям Хосе Паласиос предупредил офицеров, что, возможно, понадобится врач, и завернул его в простыни, чтобы он пропотел. Простыни намокали одна за другой за короткие промежутки времени, которые заканчивались приступом лихорадочного бреда. Он несколько раз прокричал: "На кой черт разыгрались эти флейты!" Но на этот раз ему никто не мог помочь, поскольку флейты умолкли еще в полночь. Несколько позже он нашел виновника своего плохого самочувствия.

- Я чувствовал себя прекрасно, - сказал он, - пока мне не заморочили голову этим козлом-индейцем и моей рубашкой.

Последний переход до Онды проходил по обрывистому горному карнизу, где воздух был похож на жидкое стекло, и это можно было вытерпеть только благодаря сопротивляемости организма и присущей ему силе воли, ведь нельзя забывать, что ночь он провел почти в агонии. С первых же минут он, вопреки обычаю, несколько поотстал, чтобы ехать рядом с полковником Вильсоном. Последний воспринял это как предложение забыть неприятности вчерашнего вечера, проведенного за игрой, и протянул ему руку, как делают сокольничие, чтобы он оперся о нее. Так ему удалось одолеть крутой спуск, - полковник Вильсон был тронут его уступчивостью, а генерал, который дышал из последних сил, был все-таки непревзойденным наездником. Когда они прошли самый обрывистый участок, он спросил полковника, будто они находились на светском приеме:

- Как там сейчас в Лондоне?

Полковник Вильсон взглянул на солнце, которое было почти в зените, и ответил:

- Плохо, генерал.

Он не удивился и снова спросил тем же тоном:

- Почему?

- Потому что там сейчас шесть часов вечера, а это худшее время в Лондоне, - сказал Вильсон. - Кроме того, должно быть, моросит серый мертвенный, как болотистая вода, дождик, ибо весна у нас - самое ужасное время года.

- Не говорите мне, что вы победили ностальгию, - сказал генерал.

- Напротив: ностальгия победила меня, - сказал Вильсон. - И я нимало ей не сопротивляюсь.

- Так вы хотите или не хотите вернуться?

- Я уже и не знаю, мой генерал, - сказал Вильсон. - Я во власти судьбы, которая мне не принадлежит.

Генерал посмотрел ему в глаза и удивленно произнес:

- Я мог бы сказать о себе то же самое.

Когда он снова заговорил, и голос и состояние духа его были другими.

- Не беспокойтесь, - сказал он. - Будь что будет, но мы едем в Европу, хотя бы для того, чтобы не лишать вашего отца радости увидеть вас. - Потом, после долгого размышления, заключил: - И позвольте сказать вам последнее, дорогой мой Вильсон: о вас могут сказать что угодно, кроме того, что вы мошенник.

Полковник Вильсон уступил ему и на этот раз, привычный к его мужественному раскаянию, особенно после карточной игры или военной победы. Он спокойно ехал дальше, подставив свою твердую руку сокольничего дрожащей руке самого знаменитого больного обеих Америк, а воздух между тем начинал закипать, и они, будто мухи, боялись больших зловещих птиц, которые кружили у них над головами.

В самом трудном месте горного склона они встретились с несколькими индейцами, которые переправляли группу европейцев, неся их на сиденьях, привязанных к спине. Вдруг, незадолго до конца спуска, какой-то безумный всадник промчался галопом в том же направлении, что и они. На нем была яркая шляпа, почти целиком закрывавшая лицо, и он так неожиданно появился, что мул капитана Ибарры чуть не сорвался в пропасть от испуга. Генерал успел крикнуть ему: "Смотрите, куда скачете, черт вас возьми!" Он следил за всадником, пока не потерял его из виду за первым же поворотом, но продолжал следить и тогда, когда тот вновь появлялся все ниже и ниже по склону.

В два часа дня они преодолели последний подъем, и перед ними до самого горизонта открылась сияющая долина, в глубине которой расстилался, покрытый дымкой, славный город Онда, с кастильским каменным мостом через большую илистую реку, с разрушенными городскими стенами и колокольней, рассыпавшейся от землетрясения. Генерал не отрывал взгляда от знойной долины, но единственное, что волновало его, - это всадник в яркой шляпе, который в тот момент скакал по мосту неутомимым галопом. И тут он догадался.

- Господи! - сказал он. - Единственное, что может вызвать подобную спешку, - это письмо к Кассандру с вестью о том, что мы наконец отбыли.