Генерал в своём лабиринте

Он сел в гамаке, чувствуя, что силы его восстановились, а сердце радостно бьется от чудесной уверенности, что все плохое осталось позади. Он позвал к себе Брисеньо Мендеса, первого из тех, кто хотел отправиться в Венесуэлу, чтобы бороться за объединение с Колумбией, и тот передал ему поздравления от всех офицеров по случаю дня рождения.

- От лейтенантов до самых высших чинов, - сказал он, - все хотят идти в Венесуэлу, все готовы бороться за объединение.

Генерал Брисеньо Мендес был прав. Двое других генералов, четверо полковников и восемь капитанов гарнизона Картахены приняли решение: выступить в поход. Однако, когда Карреньо напомнил генералу его прежнее обещание, тот ответил:

- У вас более высокое предназначение.

За два часа до выступления он решил, что Хосе Лау-ренсио Сильва пойдет тоже, поскольку у генерала создалось впечатление, что ржавчина однообразной жизни застит ему глаза. Но Сильва отклонил предложенную честь.

- Эта праздная жизнь - тоже война, да еще из самых худших, - сказал он. - Так что, если у моего генерала не будет других приказаний, я остаюсь.

Итурбиде, Фернандо и Андрес Ибарра не были включены в отряд. "Если вы собираетесь уходить отсюда, то лучше идите в другую страну", - обратился генерал к Итурбиде. Андресу он дал понять, что есть важная причина для отказа: генерал Диего Ибарра и так уже воюет, а два брата для одной войны это слишком много. Фернандо даже и не просил для себя этой чести, поскольку был уверен, что генерал скажет: "Человек идет на войну весь, нельзя допустить, чтобы на войну шли толь

ко его глаза и правая рука". Он утешался мыслью, что подобный ответ служит чем-то вроде воинского отличия.

Монтилья приготовил все нужное, чтобы выступить в ту же ночь, когда все было решено, и оказался среди других приглашенных на скромной церемонии прощания у генерала, - тот каждого обнял и каждому сказал несколько слов. Офицеры пошли по разным дорогам: один - на Ямайку, другие - на Кюрасао или на Гуахи-ру, все в гражданском, без оружия и без каких-либо знаков воинского отличия, как и было принято во времена подпольной борьбы против испанцев. На рассвете дом у подножия Холма Попутных Ветров выглядел уже как заброшенная казарма, однако генерал тешил себя надеждой, что новая война возвратит зеленую листву лаврам прошлых лет.

Генерал Рафаэль Урданета пришел к власти 5 сентября. Учредительный конгресс подтвердил его полномочия, и уже никакая другая власть не могла признать переворот незаконным; однако восставшие обратились к городскому совету Санта-Фе - совет признал Урда-нету облеченным властью в то время, как ее принял генерал. Восставшими были солдаты и офицеры-венесуэльцы, расквартированные в Новой Гранаде, - при поддержке разбогатевших мелких собственников и местного духовенства они свергли правительство. Это был первый государственный переворот в республике Колумбия и первая гражданская война из тех сорока девяти, через которые мы прошли до конца века. Президент Хоакин Москера и вице-президент Кайседо остались ни с чем и сложили полномочия. А Урданета поднял власть, которая валялась под ногами, и его первым государственным актом стало: послать в Картахену делегацию, члены которой были отобраны им, чтобы предложить генералу вновь занять кресло президента республики.

Хосе Паласиос давно не помнил, чтобы у хозяина было такое крепкое здоровье, как в те дни: головные боли и вечерняя лихорадка уступили натиску оружия, как только было получено известие о военном перевороте. Но в то же время он давно не видел генерала в такой тревоге и нетерпении, какое владело им тогда. Встревоженный Монтилья добился согласия брата Себастьяна де Сигу-енса как-нибудь незаметно помочь генералу. Монах согласился от всего сердца и смог выполнить свою роль прекрасно, словно бы не нарочно проигрывая ему в шахматы, пока долгими вечерами они ждали посланцев от Урданеты.

Генерал научился играть в шахматы во время своего второго путешествия по Европе и стал почти мастером, играя с генералом О'Лири смертельно скучными ночами во время долгой кампании в Перу. Но он чувствовал, что на большее уже не способен. "Шахматы - не игра, шахматы - это страсть, говорил он. - Я предпочитаю другое, то, что требует большей отваги". Однако в свои программы общественного обучения в школах, среди других полезных и достойных внимания игр, он включал и шахматы. Сам генерал никогда не играл подолгу, поскольку не мог выдержать многочасовой игры, требовавшей полной сосредоточенности и осмотрительности - качеств, так необходимых ему в решении других, более важных вопросов.

Брат Себастьян, приходя к нему, видел: генерал, сильно раскачав гамак, подвешенный напротив входной двери, пристально смотрит на дорогу, покрытую раскаленной пылью, на которой должны были вот-вот появиться посланцы Урданеты. "Ах, отец мой, - говорил генерал, завидя монаха. - Вы неисправимы". Генералу едва хватало терпения передвигать фигуры, и после каждого хода он вскакивал, пока монах обдумывал свой ход.