Генерал в своём лабиринте

- У других врачей больные умирают точно так же, как у меня, - говорил он. - Только мои умирают в хорошем настроении.

Он приехал в коляске сеньора Бартоломе Молинаре-са - она много раз в день привозила и увозила нежданных визитеров, пока генерал не запретил приезжать к нему без приглашения. Врач был одет в белый неглаженый костюм из льняного полотна и держал над головой зонтик, настолько дырявый, что тот скорее мог служить приспособлением для душа, чем для защиты от дождя; карманы его были набиты разнообразной едой. Первое, что он сделал после обмена приветствиями, - попросил прощения за вонючую сигару, которую держал во рту наполовину недокуренной. Генерал, который не выносил табачного дыма не только в те времена, но и вообще всегда, с легким сердцем простил его.

- Я привык, - сказал он. - Мануэла курила еще покрепче ваших, даже в постели, и дышала на меня дымом, придвигаясь ко мне ближе, чем вы.

Доктор Кастельбондо на лету подхватил тему, близкую его душе.

- Это уж конечно, - сказал он. - Как она?

- Кто?

- Донья Мануэла. Генерал сухо ответил:

- Хорошо.

И так резко сменил тему беседы, что врач, чтобы скрыть неловкость, засмеялся. Генерал, разумеется, знал, что все его галантные приключения становятся в его свите поводом для разговоров. Он никогда не выставлял напоказ свои победы, но их было столько и они всегда сопровождались таким шумом, что секреты его спальни непременно становились достоянием публики. Письма обычно шли из Лимы в Каракас три месяца, слухи же о его похождениях распространялись со скоростью света. Скандальная слава следовала за ним как тень, а его любовницы навсегда оставались помеченными крестом из пепла на лбу, и он предпринимал отчаянные, но бесполезные усилия, чтобы держать в тайне любовь, которая находится под защитой священной власти. Никто никогда не слышал, чтобы он плохо говорил о женщине, которая принадлежала ему, разве что Хосе Паласиос, его поверенный во всех делах. И сам он никогда не удовлетворил чье-либо невинное любопытство - как и в случае с доктором Кастельбондо, спросившим о Мануэле Саенс, связь с которой была так широко известна, что уже нечего было скрывать.

За исключением этого досадного эпизода, доктор Кастельбондо оказался для генерала человеком, ниспосланным свыше. Его научные безумства вызвали у генерала сильное воодушевление, он разделил с доктором его трапезу, состоявшую из засахаренных насекомых, молочного пряника с миндалем, какой-то чертовщины из крахмала маниоки - всего, что было у него в карманах и что генерал любезно принял и по рассеянности съел. Он пожаловался ненароком, что всякие салонные лакомства только заглушают голод, но не дают прибавления в весе, а ему надо бы потолстеть. "Не беспокойтесь, ваше превосходительство, - сказал ему на это доктор. - От всего, что попадает через рот, толстеют, а все, что выходит изо рта, уменьшает достоинство". Аргумент показался генералу таким забавным, что он решил выпить вместе с доктором рюмочку доброго вина и чашку целебного сагу.

Однако настроение, которое стараниями доктора начало улучшаться, испортили плохие новости. Кто-то рассказал генералу, что хозяин дома, в котором он жил в Картахене, боясь заразиться, сжег его походную кровать вместе с матрацем и простынями и все то, к чему он прикасался, пока был в доме. Генерал приказал дону Хуану де Диос Амадору заплатить из денег, которые он тому оставил, за все сгоревшие вещи, как за новые, и кроме того за аренду дома. Но горький осадок в его душе остался.

Чувство горечи усилилось еще через несколько дней, когда дон Хоакин Москера, бывший в тех местах проездом в Соединенные Штаты, даже не удостоил его визитом. Генерал расспрашивал всех и вся, не скрывая обиды, и узнал, что тот действительно провел на побережье целую неделю в ожидании корабля, что виделся со многими общими друзьями, а также и с несколькими врагами генерала и что Москера высказывал свое недовольство его поведением, которое расценивал как неблагодарность. В момент отплытия, уже стоя на трапе, тем, кто пришел его проводить, Москера кратко выразил все, что думал о генерале.

- Запомните как следует, - сказал он. - Этот человек не любит никого.

Хосе Паласиос знал, как чувствителен был генерал к такого рода упрекам. Ничто не причиняло ему столь сильную боль, ничто так не задевало, как чьи-либо сомнения в его преданности, и он готов был пересечь океаны и сдвинуть горы, использовать все свое непобедимое обаяние, лишь бы убедить этого человека в том, что он ошибается. Когда он был в зените славы, Дельфина Гуардиола, красавица из Ангостуры, разгневанная его непостоянством, закрыла у него перед носом дверь своего дома. "Вы человек выдающийся, генерал, как никто другой, - сказала она ему. - Но великим вас делает любовь". Он пролез в кухонное окно и провел с ней три дня, и не только чуть бьшо не проиграл битву, но и едва не лишился собственной шкуры, добиваясь, чтобы Дельфина доверила ему свое сердце.