Генералиссимус Суворов

Александр Васильевич сел на лавку. Не раздеваясь, как был в шинели, присел на противоположную князь Горчаков. Вынув из дорожной сумки бумагу, он, молча, подал ее Суворову.

Это была копия с высочайшего указа императора Павла Петровича:

«Генерал-фельдмаршалу графу Суворову-Рымникскому всемилостивейше дозволяя приехать в Петербург, находим пребывание коллежского асессора Николаева в боровицких деревнях не нужным. Пребываем к вам благосклонны. Павел».

Александр Васильевич прочитал бумагу и истово перекрестился.

— Вот милость истинная, от Юрия Алексеевича освободился. Помилуй бог, какой он умница, помилуй бог, какой служака, помилуй бог, какой негодяй. Да ты разоблачайся, что сидишь, чай, побудешь, я тебе на радостях покажу роту моих лейб-кампанцев. Вот молодцы, один к одному, будущие чудо-богатыри. Эй, Прошка!

— Чего надобно? — угрюмо спросил вошедший в избу Прохор.

— Раздень барина… князя… полковника… в нашу медвежью берлогу служба занесла. Раздень.

Князь Горчаков снял с помощью Прохора верхнее платье.

— Да дай чайку, — сказал Суворов, — потчевать надо дорогого гостя.

— Есть чем потчевать гостя, — проворчал Прохор. — Готов давно, перекипел уж, — прибавил он вскользь, удаляясь.

— Все тот же Прошка, — кивнул в сторону ушедшего Горчаков.

— Все тот же… Не переменился… Груб, как пруссак, пьян, как француз… но зато честен… За мной, как за малым ребенком, ходит. Накормит, напоит и спать уложит. Спишь — караулит. Без него я бы пропал. Любит, а ворчит.

Вошел Прохор с чайниками и посудой. Хозяин и гость принялись за чай.

— Так, когда же, дядюшка? — спросил Горчаков.

— Что когда?

— В путь.

— Куда?

— В Петербург.

— Кто меня звал, что я там позабыл? Там и без меня много фельдмаршалов.

Александр Васильевич намекал на то, что все обойденные им генералы при воцарении Павла Петровича были произведены в фельдмаршалы.

— Но государь вас ожидает.

— Из указа сего не видно, помилуй бог, не видно; дозволяется, значит, моя воля, помилуй бог, моя воля, — возразил Суворов.

— Да что вы, дядюшка, говорю вам, что его величество ждет вас с нетерпением, я имею словесное приказание привезти вас.

— Вот как, — протянул Александр Васильевич и вдруг сделался необычайно серьезен.

— Конечно же так, я именно за этим и прислан. Когда же? Князь Горчаков смотрел на него тревожным взглядом. Суворов молчал.

XI. При дворе императора Павла

— Никогда! — вдруг после большой паузы сказал Александр Васильевич.

Князь Андрей Горчаков продолжал молча смотреть на него испуганно-недоумевающим взглядом,

— Никогда! — повторил Суворов. — Чего мне глядеть там? Как все сжато прусской меркой и прусским правилом. Из солдата сделана кукла, помилуй бог, неповоротливая кукла. У меня, где проходил олень, там проходил и солдат. Зимой я с ними штурмовал Измаил. Колонна обогнула каменную батарею и шла вперед, не обращая внимания на то, что в тыл ей производился жестокий огонь. Под Прагой штурмующей колонне внезапно стала грозить с фланга конница; часть конницы выстроила фронт налево и бросилась в штыки, а другая часть продолжала штурмовать, как ни в чем не бывало; кавалерия исчезла.

Александр Васильевич остановился. Князь Горчаков сделал движение, чтобы заговорить, но Суворов снова заговорил:

— Под Кобылкой физическая невозможность задержала пехоту позади; несколько эскадронов легкой и тяжелой кавалерии спешились и ударили на пехотную часть в сабли — успех был полный. На Рымнике, где бой происходил против вчетверо сильнейшего неприятеля, и успех доставался тяжело, признано было нужным подействовать на турок и ударом, и неожиданным впечатлением; на неоконченный ретраншамент, защищавший позицию, пущена в атаку конница — турки были разбиты. Мои солдаты, чудо-богатыри, дрались как отчаянные, а ничего нет страшнее отчаянных. Какие же тут правила? Быстрота, натиск, только, помилуй бог, быстрота, натиск

— Все это так, дядюшка, — успел, наконец, вставить слово князь Андрей, — но к делу не относится.

— Как не относится… Что ты меня учишь?.. Мальчик, не учи… Помилуй бог, до чего дошло. Яйцо курицу учит.

— Я не учу, дядюшка, но только…

— Что только?

— Я вам передаю волю государя, дядюшка. Вы верноподданный.

— Преданность моя государю не имеет границ, — серьезным тоном произнес Александр Васильевич. — Но я не могу видеть новые порядки, они портят солдат, они доведут до поражений. Избави Бог. У французов этот мальчик как шагает, помилуй бог, как шагает.

Мальчиком Суворов называл Бонапарта.

— Что делать, дядюшка. Может быть, вы и правы.

— Не может быть, а прав, совсем прав, — сердито буркнул Александр Васильевич.

— Ну да, правы, правы, — поспешил согласиться князь Горчаков. — Но все же нельзя идти против воли государя. Ведь вы солдат. Сами понимаете.

— Я в отставке. Я болен.

— Дай Бог, чтобы все были так больны. Вы свежи, бодры.

— Я болен, — упрямо твердил Александр Васильевич.

— Но, дядюшка, — возмутился князь Андрей.

— Мне его не переделать, а я ведь тоже переделываться не могу. Стар я, вот что.

— Но ваше упорство может вывести из себя государя.

— И пусть. Головы не снесет.