Генералиссимус Суворов

Княжна Александра Яковлевна молчала. По выражению ее лица было видно, что какая-то мысль томила ее, но она не решалась ее высказать.

Кржижановский несколько секунд наблюдал за нею, а затем продолжал:

— В семье Прозоровских князь, как блестящая партия, конечно, не встретит препятствия для осуществления своего опасного каприза — иначе как капризом я не могу назвать его желания жениться после так бурно проведенной им юности, отразившейся более чем заметно на его здоровье… Я назвал этот каприз опасным, потому что этот брак может убить его…

— Убить… — повторила княжна Баратова, и в голосе ее, как заметил Сигизмунд Нарцисович, не прозвучало испуга, а скорее послышалась надежда.

— Да, убить… Конечно, не на другой день после брака, а через год, два и после него останется молодая вдова с ребенком… Это будет дитя смерти, плод последней вспышки жизненных сил отца. Для его вдовы это безразлично.

— Я вас не понимаю…

— У ней останется громадное состояние… При этих условиях она найдет себе любимого и любящего мужа.

— Вы рисуете Barbe чудовищем… — насильственно заметила княжна.

— Не ее, она дитя… Сердце ее молчит… За него исправляют должность светские толки и мнения… Она вся под их влиянием. Князь Баратов — кумир всех невест, значит, и ее кумир… Надо предупредить это несчастье.

— Но как?

— Этого не расскажешь в большой зале, тем более что где комета, там и хвост.

Сигизмунд Нарцисович указал на несколько кавалеров, шедших прямо к креслу княжны.

— Вы зайдите к нам как-нибудь после часа… — кинула

Кржижановскому княжна Александра Яковлевна.

Тот, молча, поклонился и отошел от нее, уступив место подошедшим.

«Она не захочет знать», — мелькнула в его уме фраза, сказанная им графу Довудскому.

VI. Приговор подписан

Княжна Александра Яковлевна в продолжении нескольких дней в назначенные часы ждала Сигизмунда Нарцисовича. Он не являлся.

Эти напрасные ожидания действовали на нервы княжны. Она на самом деле, как сказала Кржижановскому, никогда не думала о возможности брака между ее братом и Barbe, как она называла княжну Прозоровскую. Брат ей всегда говорил, что останется холостым, что он слишком бесполезно и быстро прожил свою собственную жизнь, чтобы решиться брать на свою ответственность жизнь других. В отношении его к княжне Прозоровской она, княжна Александра, ничего не заметила, кроме чисто дружеско-братской привязанности. Князь любил болтать с княжной Варварой, дразнить ее.

— Мне нравится в ней это капризное своеволие взрослого ребенка — это так идет к ней, — раз сказал ей князь Баратов.

— Но с летами это перейдет в деспотизм. Я очень люблю Barbe, но не завидую ее будущему мужу.

— В этом случае ты права. Я же смотрю на нее с точки зрения постороннего наблюдателя, а не с точки зрения супруга. С точки зрения последнего, я думаю, все вы не особенное золото, я иногда даже благодарю судьбу, что она вычеркнула меня навсегда из списка мужей.

Так говорил князь Владимир Яковлевич.

Княжна Варвара Ивановна тем менее подавала повод к подозрениям в ловле князя Баратова, как жениха. Она относилась к нему с чисто детской простой, дулась, сердилась на него, но никогда не кокетничала, да и вообще была совершенным ребенком, капризным, своевольным, для которого друг и подруга имели еще равнозначное значение. Князь был ее другом. Так она называла его во время перемирия, так как прочного мира у них никогда не было.

И вдруг Сигизмунд Нарцисович говорит о светских толках и о собственном, вероятно имеющем какие-нибудь серьезные основания, подозрении. Она знала Кржижановского за человека, не бросающего слова на ветер. Вдруг на самом деле брат Владимир задумал жениться на Barbe.

Мы знаем, что княжна Александра Яковлевна с горечью сознавала свой физический недостаток, знала цену власти над людьми, даваемой богатством, а эта власть, эта «игра в куклы» как сказала она Сигизмунду Нарцисовичу по поводу ее отношения к ее поклонником, была единственной возможной местью людям за ее убожество, делающее ее несчастной счастливицей. В этом только и заключалась вся ее жизнь.

Увеличить обаяние этой власти до возможных и даже до невозможных пределов было единственной мечтой бессердечной красавицы-урода. Ее собственное колоссальное состояние стало с некоторого времени казаться ей почти нищенским, особенно сравнительно с состоянием ее брата. Они действительно проживали общие доходы, и ей казалось, что ее личных доходов не хватило бы не только что на ту жизнь, которую она вела, но которую она еще намеревалась вести. Ее планы в этом отношении на самом деле требовали баснословных средств. Княжна с некоторых пор считала себя нищей, нахлебницей брата. Это было почти манией.

Ее стали посещать даже черные мысли; брат был слабого здоровья, он долго не протянет, она — единственная наследница. Вот тогда она заживет по-своему, самостоятельно. Так работало болезненное воображение княжны.