Генералиссимус Суворов. «Мы русские – враг пред нами дрожит!»

Первый жест государя считался демонстративно дружественным по отношению к Суворову: великий екатерининский фельдмаршал был назначен шефом Суздальского пехотного полка. Это был знак монаршей милости. Первый рескрипт Павла Суворову в Тульчин – от 15 декабря 1796 года – вышел на редкость тёплым. Зная эксцентрический нрав полководца, Павел писал ему с аллегориями и поговорками: «Граф Александр Васильевич. Не беспокойтесь по делу Вронского. Я велел комиссии рассмотреть, его же употребить. Что прежде было, того не воротить. Начнём сначала. Кто старое помянет, тому глаз вон, у иных, правда, и без того по одному глазу было. Поздравляю с новым годом и зову приехать к Москве, к коронации, естли тебе можно. Прощай, не забывай старых друзей. Павел

». И только в постскриптуме таилась угроза: «Приведи своих в мой порядок, пожалуй». Это письмо – очень откровенное и яркое. Павел не скрывал своей ненависти к екатерининскому наследию и в не чуждой Суворову манере казарменного юмора прошёлся по одноглазому князю Таврическому. Вспомнил о прежних встречах с Суворовым, назвал его старым другом. Павел ждал от самого популярного в армии полководца ответных шагов и, возможно, рассчитывал сделать его своей опорой в армии. Этим перспективам мешал «мой порядок» – то есть павловский прусский армейский устав. Что касается «дела Вронского», которое упомянул император – здесь речь шла о стараниях одного сутяги, секунд-майора Вронского, который в 1795 году, в Варшаве, подал Суворову жалобу на злоупотребления провиантских служб. Первоначально Суворов относился к Вронскому уважительно, даже симпатизировал этому офицеру. Оказалось, «пригрел змею». Суворов начал следствие, наказал виновных, а Вронскому, как доносчику, была уплачена солидная сумма – более 15 тысяч рублей. Но Вронский на этом не успокоился, принялся вмешиваться во все финансовые дела армии, начал разоблачать офицеров суворовского штаба в сношениях с прусскими шпионами (при этом сам Вронский водил сомнительного свойства дружбу с прусским майором Тилем). К пруссакам Суворов в то время относился с явным раздражением в том числе и потому, что считал несправедливым их участие в разделах Польши, оплаченное русской кровью. К тому же, несмотря на полученные деньги, Вронский влез в долги и даже пытался бежать из Варшавы. Он был задержан русскими постами. В конце концов, его принудили вернуть долги и выслали из Варшавы по месту службы. Вронский возбудил новое дело – и после смерти Екатерины Павел приказал возобновить следствие. В письме Суворову император призывал Суворова не беспокоиться, но на самом деле уже через месяц фельдмаршалу пришлось писать Павлу пространное письмо с объяснениями по делу Вронского. Это дело стало первой ласточкой среди многочисленных процессов, прямо или косвенно бивших по Суворову в дни его опалы.

Павел ненавидел екатерининскую элиту, екатерининский стиль правления. Придворная жизнь – это как мировая война, в которой интересы разных людей и группировок беспорядочно перемешались. В пользу Суворова в 1796 году говорило то, что он уже несколько месяцев не скрывал раздражения Зубовыми – самой влиятельной придворной партией последних лет правления Екатерины. Суворов находился с Зубовыми в близком родстве и некоторое время пользовался поддержкой влиятельнейшего Платона (хотя безоблачными взаимоотношения Суворова и Зубова не были никогда). Но примерно за год до смерти Екатерины их отношения испортились окончательно. «Князь Платон Александрович царя в голове не имеет», – сказанул Суворов. Для Павла после смерти Потёмкина и отстранения Орловых не было злейших врагов, чем Зубовы. И он с удовлетворением замечал, что и знаменитый фельдмаршал, осенённый ореолом побед, превратился во врага Зубовых ещё при жизни императрицы. Этот факт открывал возможности для плодотворного сотрудничества двух эксцентрических чудаков – Павла и Суворова. Но камней преткновения оказалось поболее.

Важнейшим упущением противоречивого царствования нового императора Павла Петровича была ориентация русского воинства, доказавшего свой потенциал двадцатилетием блестящих побед, на прусские образцы. Суворов откликнулся на павловские нововведения (по существу, уничтожившие сделанное великими реформаторами русской армии Потёмкиным, Румянцевым и Суворовым) не только едким экспромтом: «Пудра не порох, букли не пушки, коса не тесак, сам я не немец, а природный русак!», но и аргументированной критикой прусских традиций, сохранившейся прежде всего в переписке с Д.И. Хвостовым. Хвостов так и не приобрёл благоразумной привычки уничтожать бумаги… Впрочем, самые ретивые царёвы слуги читали письма Суворова прежде всех адресатов.

Всё в стране пытались привести к прусскому знаменателю, всё переустраивалось по иноземному образцу. Даже мосты и будки были, как вспоминал А. С. Шишков, «крашены пёстрой краской» – точь-в-точь как в Пруссии.