Генетический шторм

– Добрый день, меня зовут Линна Литке, – с характерной манерностью представилась дамочка. – Из Москвы, здесь нахожусь в творческом, черт возьми, отпуске… Не замужем, не судима, не привлекалась. Хватит?

Опять тупо кивнул – чумовой персонаж!

Тут запас выдержки иссяк, и ее прорвало окончательно. Она торопливо начала рассказывать, так же поспешно вытирая появляющиеся слезы, как на ее глазах умер администратор гостиницы, в которой она жила, как прямо на улице свалился единственный сосед-отдыхающий из Астрахани. Как она смотрела телевизор и как говорила с оператором ЦУКС, а потом и с Ульяновым, как грузили трупы, как звонила друзьям в Москву, по времени попав точно в момент первого удара по столице генным оружием, направленным уже против русских. Как слушала страшные рассказы.

Утешать? Вряд ли это действенно. Тут всех утешать нужно.

– Простите, – всхлипнула Линна в последний раз и спрятала платок. – Я уже почти спокойна, все передумала. Уже хотела захватывать приличный внедорожный автомобиль, найти какое-нибудь оружие и самостоятельно прорываться в Москву! Представляете?!

– Линна… это как будет, если полное имя? – осторожно уточнил я.

Ничего себе заряжает дамочка! Машина, оружие… Точно, не с нашего батальона. Но лишней такая не будет.

– Лидия Аркадьевна Ковтун, – быстро отмахнулась москвичка. – Это неважно.

– Простите, а Линна – это погоняло, или…

– Ой, ну конечно же, господи! Это мой псевдоним, как же иначе! – Она откровенно расстроилась моей провинциальной непонятливости. – Я ведь известный литературный критик! Журнал «Летающая терелка» и еще несколько изданий…

– Ого! – изумился я, вбивая чемодан в багажник. – А я подумал, что из МВД.

Линна хмыкнула, презрительно отмахнувшись.

Почему мне гранатометчиков не шлют? Или электриков хотя бы. Нет, критик, елки. Хотя критик нестандартный. Внедорожный какой-то критик.

Хлопнула задняя дверь.

– Такой видный мужчина! Надеюсь, вы знаете, что делать в такой ситуации.

– А как же. Только что троих чуть не завалил.

– Бывает, – невозмутимо отреагировала она, устраиваясь поудобней.

Ну да, москвичей таким не удивишь.

Косметика дорогая, не потекла. И пользуется ей госпожа Ковтун умело, четко. Как? Я что, стилист? Ну, вроде накрашенная, а в глаза не бросается. Симпатичные серые глаза, кстати. Да и вообще ничего.

А это что жужжит, опять гости пожаловали? На той стороне реки по набережной ехал скутер. Тогда задержимся здесь, понаблюдаем.

– Что критикуете? Остро умные книжки?

– Да вы, смотрю, дока в теме, – усмехнулась Линна. – Не только. Ох, самое разное приходится отрабатывать… А вы читаете?

– Дык. Читаю, и много. Фантастику реально люблю, без байды, – признался я и тут же поправился: – Любил, точнее, когда время находил. Сейчас, наверное, уже не покатит на этом фоне, так что спрячу я книжку до поры.

– Что конкретно, можно поинтересоваться?

– «Песок» Веткина, фантаст такой, не ваш профиль.

– Отнюдь! Мне приходилось препарировать образцы жанра, а в диссертации я даже затрагивала тему конструирования деградирующих миров. С творчеством Веткина неплохо знакома, у вас недурной вкус – автор мастерски работает в поджанре «бытовой фантпрозы с мистическими ассоциациями», развивая новую линию «жестяных конструктов» русской литературы. И, надо сказать, выгодно отличается от многих прочих, обращающихся с авторскими мирами в крайне упрощенном, отчасти автоматизированном ключе и допускающих невероятно высокий уровень фальсификации собственноручно созданной действительности.

– Миры у него четкие, – поддержал я литбеседу. – Нравится мне книжка.

Скутер остановился, ездок поднял бинокль и начал осматривать мой берег. Это кто там такой зоркий у нас?

– Я соглашусь! У большинства авторов постапокалиптические миры лишены глубины, а написание текста отчасти напоминает причудливые узоры, не имеющие смысла, поэтому в них можно увидеть какой угодно смысл. И это накладывается на ужасающее состояние умов пишущих, выражающееся в ущербном комплексе мировосприятия в целом.

– Это точно, иную туфту читать невозможно.

Не слыша меня, филологиня, подсознательно желающая переключиться из режима кошмара в режим привычно-мирной жизни, азартно продолжила:

– Основные приметы сконструированной Веткиным фантастической яви, а если адресно и точней – коммунальной реальности романа, это сочетание унылого порядка с абсурдными импровизациями местечковых властей, тотальной предсказуемости жизни за забором с внезапными сбоями механики всего конструкта. Технологическая культура общества в романе находится в стагнации, но процветает метафизика. Ветхость и примитивная механистичность предметного окружения как внешнее проявление процессов разложения этого наскоро сколоченного людьми и подкрашенного магами мира. И предельная ритуализация человеческого общения с регламентацией поведения при кажущейся свободе – отличный прием!

– А герой? – усомнился я. – Он малахольный, не, как думаете?