Гений

– Ну… – начал я, сердито глянув на Мэрилин, – я вообще не уверен, что его можно отнести к этому направлению. – Холлистер побледнел, и я быстро добавил: – В том смысле, что его в принципе трудно с кем-то сравнить. Впрочем, не исключено, что вы правы, относя Виктора к этому направлению, поскольку основная отличительная черта ар брют – это отсутствие художественного контекста.

Мэрилин за спиной у Холлистера потерла указательный палец о большой, показывая, что финансист готов раскошелиться.

Я вывалил на голову несчастного хрестоматийные истины о Жане Дюбюффе, [16]ар брют и контркультурном движении.

– Обычно речь идет о творчестве заключенных, детей, душевнобольных, и я совсем не уверен, что Крейка можно отнести к какой-нибудь из этих категорий.

– По мне, так он ко всем трем относится, – заметила Мэрилин.

– Разве он был ребенком? – спросил Холлистер. – Я думал, он старый.

– Ну… нет… – ответил я, – то есть да. Нет, он не был ребенком.

– А сколько ему было?

– Мы не знаем точно.

– Я же не в буквальном смысле говорю, – вступила Мэрилин. – Просто посмотрите на его восприятие мира. У него совершенно детское восприятие. Танцующие ангелы, с ума сойти. Ну какой взрослый человек будет их писать? Нет, мы слишком серьезны для этого, и, по-моему, этот Крейк ужасно трогательный.

– Как-то это чересчур, – пробормотал Холлистер.

– Возможно, хотя большая часть полотна совсем другая. Страшная, кровавая. Именно поэтому я и заинтересовалась так Крейком – здесь сошлись две прямо противоположные эмоции. Мне кажется, Итан, что мы как будто имеем дело с двумя Викторами Крейками. Один рисует щенят, пирожки и танцующих фей. Другой… – она показала на отрывок с изображением батальной сцены, – казни, пытки и прочую гадость. – Она улыбнулась мне. – Согласен?

Я пожал плечами:

– Он стремился запечатлеть все сразу. Все, что видел. Доброту, жестокость. Нет двух Викторов Крейков. Это мир делится на две части.

Мэрилин показала на остальные работы:

– Ну не спорь. Все это писал сумасшедший. Эта маниакальная страсть заполнить каждый квадратный сантиметр свободного пространства… Только псих смог бы рисовать картинки сорок лет и складывать их в ящик.

Я признал, что сперва и сам так думал.

– Ну вот, я же говорю… И в этом, конечно, секрет его притягательности.

– Ничего не знаю. Картины хорошие, тут я с тобой согласен.

– Пусть так. Но представь себе, что все это – дипломная работа выпускника художественной академии. Неужели ты бы так же загорелся ее выставить?

– Студент художественной академии никогда бы так честно не написал.

– Ты говоришь, как Дюбюффе.

– Ну и слава богу. Я как-то уже утомился вкладывать в свои слова четыре уровня потаенных смыслов.

– Давай вообразим на минуту, будто Крейк был преступником.

– Тормози, – сказал я.

– Всего на минуту. Просто фантазия.

– Нет ничего, что бы на это указывало. Одинокий человек. В жизни никого не побеспокоил.

– Разве не так обычно описывают серийных убийц? – спросила Мэрилин. – «Он и мухи не обидит». (Я закатил глаза.) В любом случае, – продолжила она, – я полагаю, художник ар брют – наиболее подходящее для него определение.

Я сомневался, что на Виктора Крейка можно было вот так запросто навесить ярлык. Однако по выражению лица Мэрилин я понял, что она просто хотела мне помочь, дав Холлистеру точку отсчета, мнение, которое он мог бы повторить. Холлистеру, очевидно, необходимо было всех расставить по своим полочкам и приклеить ценнички.

– Ну ладно, ладно, давай считать, что я согласен. – Я улыбнулся Холлистеру: – Надоело спорить.

Он снова сощурился:

– А что Крейк хотел сказать?

– А вы как думаете?

Холлистер пожевал губами:

– Если честно, по-моему, ничего.

На том мы и порешили.

Весь вечер я высматривал в толпе Тони Векслера. Я послал ему приглашение, причем домой, а не в офис. И знал, что он не сможет прийти. Он и не пришел. Да и как бы он пришел, ведь отцу отвесили пинок. А я пнул его, пригласив Тони. Та к что мог и вовсе не приглашать.

Но ведь он так заинтересовался этим художником, он его и открыл, так что я надеялся, что Тони хотя бы позвонит. Напрасно. Было немного обидно. Даже никому не нужный комендант дома, Шонесси, явился, упакованный в пропахшую пылью спортивную куртку. Сначала я решил, что это какой-то художник нарочно вырядился, типа, он бедный рабочий человек. Но тут Шонесси мне помахал, и у меня в голове щелкнуло: грязные очки, громадные кулачищи. Убей меня, не скажу, зачем он приперся и как вообще узнал про выставку. Я сказал об этом Нэту, а тот ответил, что по моей собственной просьбе они разослали приглашение всем, с кем я тогда беседовал. Просто в знак благодарности.

Я опешил:

– Это я так велел?

– Что, ранний склероз? – улыбнулся Нэт.

– Я несколько месяцев прожил в коконе. В любом случае, наверное, я не предполагал, что кто-то из них примет приглашение.

– А он вот принял.

– Да уж.

Мне было жаль Шонесси. Он целый вечер ходил кругами от одной части картины к другой и неуклюже подслушивал чужие разговоры. В конце концов я подошел и поздоровался с ним за руку. Он показал на работы Крейка:

– Ну как, прав я был, а? Не очень-то на других похоже?