Гений

Доктор показывает, как держать головку, кладет ребенка на согнутый локоть Льюиса. Лица по-прежнему не видно, его закрывает уголок одеяльца.

– Я хочу на нее посмотреть.

– Поймите, – испуганно говорит доктор, – предсказать такое невозможно. – И откидывает ткань.

Льюис смотрит на дочь и ничего не понимает. Кажется, ему подсунули китайчонка. Неужели Берта изменила ему? Что происходит? Ротик маленький, язычок торчит набок, и глаза… Узкие, веки со складками, на радужке белые пятнышки. Врач говорит об умственном отставании, о методиках лечения, Льюис слышит его, но не понимает.

– Как я объяснял, мы не знаем, почему это происходит. Наука пока не в состоянии предсказать рождение таких детей. К сожалению, я не могу назначить курс лечения. Все опробованные методики не давали результата, хотя в этой области проводятся постоянные исследования…

Льюис не понимает этой чепухи, не понимает, что такое «монголизм», [24]не понимает, почему всхлипывает служанка. Он понимает только, что на его голову пал новый позор и что есть вещи, которые не спрячешь, даже в Америке.

Глава восьмая

Обнаружив письмо, я немедленно позвонил Макгрету.

– Помните, как до меня добираться? – спросил он.

На этот раз я заранее подготовился и нанял машину с водителем на весь следующий день. Первую половину дня я вынимал из стендов и паковал журналы, делал копии картинки с херувимами и газетных фотографий, которые я откопал. Что еще? Только само письмо. Его я убрал в пластиковый мешочек для хранения пищи. Наверное, воображал, что Макгрет тут же вытащит на свет чемоданчик, снимет отпечатки пальцев, введет информацию в базу данных и выяснит все о самом Крейке и его местонахождении.

Макгрет только хмыкнул. Положил пакетик с письмом на стол и уставился на него. «Остановитесь». Жесткий приказ. Через несколько секунд он произнес:

– Не знаю, зачем я это читаю. И так ясно, что будет дальше.

– Что мне делать?

– Делать?

– С письмом.

– А. Ну снесите в полицию, что ли.

– Так вы и есть полиция.

– Был. Что верно, то верно. Снесите в полицию, если хотите. Я даже могу позвонить кое-кому, чтобы вам поспокойнее было. Хотя я наперед знаю: ни черта они не смогут сделать. Вы понятия не имеете, кто он, понятия не имеете, он ли это письмо написал. А даже если это он, тут все в рамках закона. – Макгрет ухмыльнулся, и мне стало жутко. – Такие письма писать не возбраняется, это в Конституции записано.

– Тогда чего я к вам ехал?

– Это вы мне объясните.

– Вы намекнули, что можете помочь.

– Намекнул.

Я помолчал.

– Ну?

– Ну а теперь вы приехали, и я сам ничего не понимаю.

Мы вместе смотрели на листок.

СТОП СТОП СТОП

Раньше эта склонность к повторяемым действиям восхищала меня, сейчас же я находил в ней нечто отталкивающее. То, что казалось мне страстью, теперь превратилось в злобу. Искусство или угроза? Письмо Виктора Крейка вполне могло занять достойное место на стене моей галереи. Я бы мог, наверное, даже впарить его Холлистеру за кругленькую сумму.

– Я бы его не выкидывал, – сказал Макгрет. – На случай, если еще что-нибудь плохое случится. Положите его в папочку, а когда надо будет, покажете фараонам.

– К тому же никто не знает, сколько оно будет когда-нибудь стоить, – добавил я.

Макгрет улыбнулся:

– Ладно, вернемся к рисунку.

Я протянул ему фотокопию херувимов. Пока он изучал ее, я огляделся. За неделю количество пузырьков с лекарствами на столе явно увеличилось. И Макгрет тоже изменился: похудел, кожа приобрела нездоровый зеленоватый оттенок. На этикетках некоторых бутылочек были написаны указания по применению. В медицине я плохо разбирался и понял только, что это сильные обезболивающие.

– Вот это Генри Стронг, – он легонько коснулся листа, – а это Элтон Ла Рей.

– Я знаю. – Вытащив из папки копии газетных снимков, я протянул их Макгрету: – Вот откуда он их срисовал.

Я не стал делиться с ним своими сомнениями в правильности этой теории, но Макгрет и сам сообразил. Спросил, как Крейк мог связать эти убийства воедино.

– Понятия не имею, – признался я.

– А еще надо понять, почему из всех людей, чьи фотографии печатали в газетах, он выбрал именно этих.

– Я думал об этом. Не забывайте, он нарисовал буквально тысячи лиц. На этом панно наверняка много реальных персонажей. И доказывает это лишь то, что он тщательно прописывал все детали.

– Но ведь это же первый рисунок, – напомнил Макгрет. – Самая сердцевина.

– Может, так, а может, и нет. Ваше мнение субъективно.

– А кто говорил, что я объективен?

Странный у нас с ним был спор. Я, торговец картинами, сражался за голые факты. Он, полицейский, полагал, что может толковать намерения художника. К тому же он заранее знал, какие вопросы я задам. У меня появилось неприятное ощущение возникшей между нами ментальной связи, и, по-моему, он тоже это почувствовал. Во всяком случае, мы замолчали и уставились на картину.

– Да уж, рисовал он знатно, – сказал наконец Макгрет.

Я кивнул.

Он ткнул пальцем в четвертого херувима: