Гений

Юджину было неприятно слышать подобные замечания, но все же он принимал их к сведению. Диган имел обыкновение делать окружающим весьма полезные внушения касательно труда и воздержанности, причем это выходило у него совершенно не намеренно. Просто эти два свойства – трудолюбие и умеренность – составляли его сущность.

Однажды Юджин отправился на Типографскую площадь в надежде, что, может быть, у него хватит смелости зайти в редакцию какой-нибудь газеты и предложить свои услуги. Там он неожиданно наткнулся на Хадсона Дьюлу, которого не видел уже много лет. Дьюла очень обрадовался ему.

– Ба! Да это Витла! – воскликнул он, пораженный невероятной худобой и бледностью Юджина. – Где же вы столько времени пропадали? Ужасно рад вас видеть. Что вы поделывали? Зайдемте к Гану, закусим, и вы мне все расскажете.

– Я был болен, Дьюла, – откровенно сказал Юджин. – У меня было очень серьезное нервное расстройство, и, чтобы переменить обстановку, я работал на железной дороге. Я обращался ко всяким специалистам, но они мне не помогли. Тогда я решил взяться за труд чернорабочего и посмотреть, что из этого выйдет. Я совершенно выбился из колеи и вот четвертый год только и занимаюсь тем, что привожу себя в норму. Но теперь я, по-видимому, на пути к выздоровлению. Собираюсь в ближайшие дни уйти с железной дороги и вернуться к живописи. Мне кажется, что я опять могу писать.

– Не странно ли? – задумчиво произнес Дьюла. – Я на днях как раз думал о вас и спрашивал себя, куда это вы могли запропаститься. Должен вам сказать, что я переменил род занятий. «Труф» приказал долго жить, и я занялся литографским делом. Я состою младшим компаньоном в одной фирме на Бонд-стрит и работаю в ней управляющим. Буду очень рад, если вы как-нибудь заглянете ко мне.

– Непременно зайду, – сказал Юджин.

– А теперь насчет ваших нервов, – продолжал Дьюла, когда они вошли в ресторан. – У меня есть зять, с которым произошла такая же штука. Он и сейчас все бегает по врачам. Я ему расскажу про вас. Вид у вас совсем неплохой.

– Я чувствую себя значительно лучше, – сказал Юджин, – да, значительно лучше, хотя мне пришлось довольно тяжко. Но я уверен, что снова вернусь к жизни и буду теперь осторожнее. Я переутомился тогда с первыми картинами.

– Должен сказать, что в своем роде это были лучшие вещи, какие мне когда-либо попадались у наших художников, – сказал Дьюла. – Если помните, я был на обеих ваших выставках. Они были великолепны. А что же сталось с вашими полотнами?

– Некоторые были проданы, остальные я сдал на хранение, – ответил Юджин.

– Странно, – сказал Дьюла. – Я готов был биться об заклад, что они все будут проданы. В них было столько нового и яркого. Вы должны крепко взять себя в руки и больше не сдаваться. Вас ожидает большое будущее.

– Ну уж, право, не знаю, – пессимистически отозвался Юджин. – Заслужить известность – конечно, вещь хорошая, но прожить на это, как вы сами знаете, невозможно. На живопись у нас в Америке не слишком большой спрос. Большинство моих работ остались непроданными. Любой бакалейщик, переезжающий с места на место со своим фургоном, куда обеспеченнее самого лучшего нашего художника.

– Ну, дело не так уж плохо, – с улыбкой заметил Дьюла. – Художник все-таки не лавочник. У него совершенно иной взгляд на вещи. Духовно он живет в другом мире. Да и материально можно устроиться совсем недурно, – главное, прожить, а что вам еще нужно? Зато перед вами открыты все двери. Художник пользуется тем, чего никогда не добиться лавочнику, – почетом; он служит обществу мерилом всех достоинств – сейчас или в будущем. Если бы я обладал вашим талантом, я никогда не стал бы завидовать мяснику или булочнику. Ведь вас знает теперь каждый, во всяком случае каждый хороший живописец. Вам остается только работать дальше и добиваться большего. А зарабатывать мало ли чем можно.

– Чем, например? – спросил Юджин.

– Как чем? Пишите панно, займитесь стенной росписью. Я только на днях говорил кому-то, что бостонская публичная библиотека совершила большую ошибку, не поручив вам часть работы по росписи стен. Вы могли бы создать для них прекрасные вещи.

– Вы, я вижу, еще верите в меня, – растроганно сказал Юджин.

После стольких тоскливых дней слова Дьюлы были подобны теплу, исходящему от яркого пламени. Значит, его не забыли. Значит, он на что-то годен.

– Помните Орена Бенедикта? Вы, кажется, знали его по Чикаго, не правда ли? – спросил Дьюла.

– Конечно, – ответил Юджин. – Я работал вместе с ним.

– Он сейчас в газете «Уорлд», заведует художественным отделом, совсем недавно перешел туда.

И когда Юджин удивился, заметив, что вот как меняются времена, Дьюла вдруг добавил:

– А ведь это мысль! Вы говорите, что собираетесь расстаться с железной дорогой. Почему бы вам не устроиться у Бенедикта и не поработать немного тушью, чтобы набить руку? Это вам очень пригодилось бы. А он, я уверен, с радостью возьмет вас.