Гений. Оплот

Мало того, выставка, устроенная в январе, произвела далеко не такое впечатление, как он ожидал. Его полотна привлекали общее внимание: и критика и публика высказывали мнение, что Юджин становится популярен, – в противном случае, разве стал бы мосье Шарль так с ним возиться? Однако сам мосье Шарль находил, что парижские этюды не могут рассчитывать на такой же успех у американцев, как работы на американские темы. Возможно, говорил он, они встретят лучший прием во Франции. Юджин был удручен общим тоном отзывов, но это объяснялось больше его болезненным состоянием, чем какими-либо действительными причинами. Можно было еще попытать счастья в Париже, могли найтись покупатели и здесь. Но так как эти последние о себе не заявляли и так как в феврале Юджин уже не в состоянии был работать и необходимо было соблюдать строжайшую экономию, он решил принять приглашение своих родителей и родных Анджелы и провести некоторое время в Иллинойсе и Висконсине. Может быть, он за это время поправится. Он надеялся также, если позволит здоровье, поработать в Чикаго.

Глава XI

Только укладывая вещи перед отъездом из студии на Вашингтон-сквер (которую им так и не пришлось освобождать, ибо мистер Декстер все еще не возвращался), Анджела впервые наткнулась на доказательство двоедушия Юджина. С присущей ему беспечностью во всем, что не имело отношения к его работе, Юджин положил все письма, полученные в свое время от Кристины Чэннинг, и единственное письмо от Руби Кенни в коробку из-под почтовой бумаги и сунул ее на дно сундука. Он давно успел забыть про эти письма, хотя у него осталось впечатление, что они лежат в таком месте, где никак не могут быть обнаружены. Когда Анджела принялась разбирать вещи в сундуке, она наткнулась на коробку, открыла ее и достала письма.

В тот период Анджела жила только Юджином. Все ее помыслы, все ее чувства были целиком поглощены связывавшими их отношениями. Юджин и его дела – других интересов для нее не существовало. Она в недоумении посмотрела на письма, а потом открыла одно их них – со штемпелем Флоризеля. Оно было написано три года назад, в то самое лето, когда Анджела так нетерпеливо ждала приезда Юджина в Блэквуд. Начиналось оно довольно невинно: «Дорогой Ю.». Но дальнейшее его содержание говорило об очень интимной близости.

«Я поехала сегодня утром взглянуть, не осталось ли каких-нибудь вещественных доказательств пребывания Дианы и Адониса в Аркадии. Ничего существенно важного я не нашла. Несколько шпилек, обломок перламутровой пуговицы от летней блузки, огрызок карандаша, которым некий гений делал наброски. Деревья, казалось, и понятия не имели о каких бы то ни было нимфах или дриадах. Трава не была помята, как будто никто никогда по ней и не ходил. Даже удивительно, как много могут знать деревья и как они умеют хранить тайну.

Каково-то сейчас в жарком городе! Тоскуете ли Вы по мерному качанию некоего гамака? О, этот аромат листвы и росы! Не переутомляйте себя работой. Будущее лежит у Ваших ног, а жизненных сил у Вас, пожалуй, даже слишком много. Вам нужно побольше спокойствия, сэр. И значительно больше оптимизма. Шлю свои наилучшие пожелания.

Диана

».

«Кто она, эта Диана?» – тотчас же заволновалась Анджела, так как, едва взяв письмо в руки, она сразу взглянула на подпись на другой странице; а прочитав первое письмо, стала с лихорадочной быстротой перебирать остальные, горя желанием узнать имя этой женщины. Но имени нигде не было. «Диана гор», «Дриада», «Лесная нимфа», «К.», «К.Ч.» – вот какие подписи следовали одна за другой, сбивая с толку, вызывая раздражение и ярость. Но наконец она набрела на имя незнакомки. Оно значилось под письмом из Балтиморы, в котором Юджина приглашали в Флоризель, – «Кристина».