Гений. Оплот

Он вошел в зал, посреди которого на операционном столе лежала Анджела. С потолка низко спускался электрический канделябр с шестью яркими лампочками. У изголовья Анджелы стоял доктор Уиллетс, дававший наркоз. Справа стоял доктор Ламберт, не обративший на Юджина никакого внимания; на руках у него были залитые кровью резиновые перчатки, он держал скальпель. Одна из двух сестер священнодействовала у дальнего конца операционного стола, где на отдельном столике были аккуратно разложены инструменты, губки и бинты. Мисс де Саль находилась слева. Она раскладывала на столе возле Анджелы куски марли. Рядом с нею и против доктора Ламберта стоял еще один хирург, которого Юджин раньше не видал. Из груди Анджелы вырывалось тяжелое хрипение. Она, по-видимому, была без сознания. Ее лицо скрывали куски марли и какая-то резиновая воронка.

У Юджина ногти вонзились в ладони. Значит, все-таки операция! – подумал он. Кесарево сечение. Очевидно, они не могут извлечь ребенка, даже убив его. Семьдесят пять процентов таких операций, говорилось в книге, кончается благополучно; но эта статистика относилась только к зарегистрированным случаям, а сколько незарегистрированных? Действительно ли доктор Ламберт такой великий хирург? Выдержит ли Анджела эфир, с ее слабым сердцем?

Юджин стоял и наблюдал за всей этой сценой. Доктор Ламберт быстро вымыл руки и взял маленький блестящий скальпель, сверкавший, как ярко начищенное серебро. Руки старого врача в резиновых перчатках казались в электрическом свете голубовато-белыми. Обнаженное тело Анджелы было совсем восковым. Доктор Ламберт склонился над нею.

– Старайтесь по мере возможности поддерживать правильное дыхание, – сказал он своему младшему коллеге. – Если она очнется, дайте ей эфиру. А вы, доктор, присмотрите за артериями.

Он сделал легкий надрез в нижней половине живота, и Юджин увидел, как в том месте, которого коснулся нож, брызнули струйки крови. Разрез выглядел совсем небольшим. Сестра губкой снимала кровь, едва только она выступала. Затем хирург сделал второй надрез, и тогда показалась ткань, выстилающая изнутри мышцы живота и защищающая кишечник.

– Я не хочу делать слишком большой разрез, – спокойно сказал хирург, словно разговаривая сам с собой. – А то с этими внутренностями потом большая возня. Приподымите слегка края, доктор. Очень хорошо. Губку, мисс Вуд. А теперь, если мы сделаем еще один надрез здесь…

Он снова стал орудовать своим инструментом, совсем как добросовестный столяр или плотник. Потом бросил нож в таз с водою на столике мисс Вуд и, просунув пальцы в кровоточащую рану, к которой сестра все время прикладывала губку, что-то обнажил. Что это? Сердце у Юджина судорожно заколотилось. Доктор Ламберт просовывал пальцы все глубже – сперва средний, затем также и указательный, – приговаривая при этом:

– Что-то я ножку не нахожу. А ну-ка, еще поищем. Ага, вот она!

– Разрешите, доктор, слегка подвинуть головку?

Это говорил молодой врач, находившийся слева от доктора Ламберта.

– Осторожнее только! Осторожнее! Она пригнута почти к самому кончику. Ну, теперь я ее держу. Тише, доктор, не забывайте о последе.

Из жуткой раны появилось что-то залитое кровью, что-то странное – крохотная ступня, ножка, тельце, голова…

«Боже мой, какой ужас!» – мысленно произнес Юджин, и снова слезы выступили у него на глазах.

– Послед, доктор… Следите за брюшиной, мисс Вуд. Ребенок жив, все в порядке. Как пульс больной, мисс де Саль?

– Слабоват, доктор.

– Поменьше эфиру в таком случае. Ну, теперь можно все укладывать на место. Губку. Придется, Уиллетс, потом наложить швы. Боюсь, что само не заживет. Некоторые хирурги придерживаются другого мнения, но я не верю в возможность самопроизвольного заживления у нее. Наложим по крайней мере три или четыре шва.

Они работали, как плотники, как столяры, как электромонтеры. Анджела, казалось, была для них не более как манекен. И все же в их медленных, уверенных движениях чувствовалась напряженность и торопливость. «Тише едешь – дальше будешь», – вдруг всплыла в памяти Юджина старая поговорка. Он наблюдал за тем, что разыгрывалось у него на глазах, и ему казалось, что все это сон, кошмарный сон, или потрясающая картина, вроде знаменитого полотна Рембрандта «Ночной дозор». Молодой хирург – тот, которого Юджин не знал, – высоко поднял какой-то предмет фиолетового цвета, держа его за ножку, точно освежеванного кролика; Юджин с ужасом сообразил, что это его ребенок, – ребенок Анджелы, – тот самый, из-за которого здесь вели такую отчаянную борьбу, терпели такие страшные мучения. Это было чудовище, игра природы, нечто немыслимое, бесформенное. Юджин не хотел верить своим глазам; он увидел, как доктор шлепнул ребенка по спине и с любопытством разглядывает его. И в этот момент послышался слабый крик, – нет, в сущности даже не крик, а чуть слышный странный звук.