Гений столичного сыска

– Отнюдь не спонтанно… Я весьма основательно готовился и терпеливо выжидал подходящий момент. Дождавшись наконец, когда в квартире Петровой не будет постояльцев, я через черный ход, от которого у меня был ключ, проник на кухню, где и встретил Анфису.

– Та-ак, продолжайте. Что же она вам ответила?

– Она была удивлена: «Я же тебя просила, чтобы ты больше ко мне не приходил. У меня есть муж, и я боюсь его потерять». А я ей отвечаю: «Я пришел к тебе не для того, чтобы прелюбодействовать». Мне даже показалась, что она выглядела немного удивленной: «Тогда для чего?» – «А вот для чего», – ответил я и, выхватив стилет, ударил ее в самое сердце. Стилет был длинным и очень острым и легко прошел меж ребер, пронзив сердце и легкое. Она умерла, даже не пикнув. – Рогожский с виноватой улыбкой опять посмотрел на Воловцова: – Вы даже не представляете, как я страдаю!

– Простите, – немного опешил от услышанного Иван Федорович. – Согласно экспертному медицинскому заключению, Анфиса Петрова умерла вследствие проломов и раздробления черепа, полученного от ударов топором…

– Вы меня не дослушали… Я же потом еще несколько раз ударил ее по голове топором, – как-то излишне бодро проговорил Рогожский, что тотчас же насторожило Воловцова.

– Зачем же вам нужны были все эти зверства, позвольте полюбопытствовать? – Иван Федорович не отрывал взгляда от капельки пота, медленно ползущей по виску собеседника.

– Потому что… я был очень зол на нее, – не сразу нашелся что ответить Рогожский.

– А сколько раз вы ее ударили топором? – вкрадчиво поинтересовался судебный следователь, в голову которого стало закрадываться необъяснимое пока подозрение.

– Три, – ответил Рогожский и, похоже, увидев что-то на лице Ивана Федоровича, быстро поправился: – Нет, шесть раз… Хотя точно не могу сказать. Вы думаете, я колошматил ее по голове и считал удары, полагая, что все это мне понадобится во время следствия?

«Ударов было девять», – хотел было сказать Иван Воловцов, но промолчал. Необъяснимое подозрение стало быстро перерастать в твердую уверенность, что его собеседник просто «вколачивает ему баки»[5], как принято выражаться среди уркаганов[6]. Вот только зачем ему это нужно?

– Хорошо, – внешне спокойно и даже доброжелательно промолвил Иван Федорович. – А сколько раз вы еще использовали свой стилет?

– Еще два раза, – без запинки ответил Рогожский.

– Когда именно? – спросил Воловцов.

– Когда убивал обеих дочерей Анфисы, – последовал ответ.

– Как их звали, кстати? – быстро глянул на собеседника Иван Федорович.

– Тамара и Клавдия, – ответил Рогожский. – Вы даже не представляете, как я любил этих девочек! Они мне были словно дочери. Боже, что я натворил! А как смотрела на меня младшая, когда я… – Рогожский горестно умолк и отвернулся.

На последние вопросы он ответил правильно и весьма убедительно, но чувство, что ему врут, не оставляло судебного следователя. Это ощущение усилилось, когда на вопрос Ивана Федоровича, где же стилет находится сейчас, Рогожский ответил, что выбросил его в Москву-реку с Москворецкого моста. И тут же с готовностью добавил, что может показать место, с которого он бросил стилет.

Воловцов решил привести Рогожского на место преступления, в квартиру Анфисы Петровой, где собирался провести следственный эксперимент, проверить полученные вследствие допроса Рогожского сведения путем воспроизведения обстановки и действий в процессе совершенного (или не совершенного) им противузаконного деяния, и стал подробно расспрашивать, где стоял он сам, где в это время находились жертвы. Каким образом подозреваемый совершал свои злодеяния…

В результате следственного эксперимента Алексей Игнатьевич Рогожский не сумел правильно показать ни одно из мест, где происходило убийство Анфисы Петровой и ее детей, что протокольно зафиксировал участковый пристав Мещанской полицейской части надворный советник Покровский. Также Рогожский не смог правильно показать, где лежали деньги семьи Петровых, и точно назвать сумму.

– А сколько вы взяли денег?

– Где-то около семидесяти рублей. – Рогожский назвал цифру, далекую от действительной, чем окончательно переполнил чашу недоверия к его показаниям. Но зачем же ему нужно было себя оговаривать?

Судебный следователь Воловцов в своей практике не единожды встречался с самооговорами. Два раза мотив добровольного самооговора находящихся под следствием граждан заключался в том, чтобы избежать ответственности за более тяжкое преступление и быть осужденным за мелкое противузаконное деяние. Дважды подследственные охотно брали вину на себя, чтобы выгородить родных или близких им людей. Один раз Ивану Федоровичу попался достаточно пожилой человек, который готов был пойти за другого в бессрочную каторгу в обмен на денежное вознаграждение его семье. А однажды слабый человек совершил самооговор под принуждением подельников.