Гении Возрождения. Леонардо, Микеланджело, Рафаэль и другие выдающиеся живописцы, ваятели и зодчие

Для синьора Рануччо, кардинала Сант Аньоло из дома Фарнезе, в гостиной против главного зала дворца Фарнезе, Франческо расписал две стены с великолепнейшей выдумкой. На одной из них он изобразил синьора Рануччо Фарнезе-старшего, получающего от Евгения IV жезл военачальника св. церкви в присутствии нескольких фигур, олицетворяющих Добродетели, а на другой – папу Павла III Фарнезе, вручающего этот жезл синьору Пьер Луиджи, а вдали – императора Карла V, приближающегося к зрителю в сопровождении Алессандро, кардинала Фарнезе, и других синьоров, написанных им с натуры. И на этой фреске помимо названных и многих других подробностей он написал Славу и другие фигуры, которые очень хорошо сделаны. Правда, работа эта была закончена им не целиком, но дописана Таддео Дзуккеро из Сант Аньоло, как о том будет сказано в своем месте. Он придал должную соразмерность и законченность той капелле в церкви дель Пополо, которая была в свое время начата венецианцем братом Себастиано для Агостино Киджи, но так как она была не закончена, Франческо ее закончил, как уже говорилось в связи с братом Бастиано в его жизнеописании.

Для кардинала Риччо из Монтепульчано он в его дворце на улице Джулиа расписал великолепнейшую залу, изобразив в ней фреской много историй про Давида, в том числе Вирсавию, моющуюся в купальне вместе со многими другими женщинами в то время, как Давид ее разглядывает. История эта отлично скомпонована, изящна и настолько богата выдумкой, что другой такой и не увидишь. На другой фреске – смерть Урии, а еще на одной – ковчег, перед которым шествуют много музыкантов, минуя же еще несколько, мы увидим отлично скомпонованное сражение Давида с его врагами. Коротко говоря, роспись этой залы вся полна изящества, прекраснейших фантазий и многих смелых и затейливых вымыслов. Членения ее сделаны весьма обдуманно, а колорит в высшей степени привлекательный. Да и, говоря по правде, Франческо, чувствуя себя в полной силе и богатым на выдумку и имея руку, послушную таланту, всегда охотно взялся бы за большую и отнюдь не рядовую работу, не будь его странное отношение к друзьям, выразившееся не в чем ином, как в том, что ему, как человеку переменчивому и кое в чем непостоянному, сегодня нравилось то, что назавтра готов был возненавидеть, да и мало было у него значительных заказов, из-за которых он в конце концов не вступил бы в пререкания из-за цены. Вот почему многие его и избегали.

После этих работ, когда Андреа Тассини должен был послать какого-нибудь живописца королю Франции и он в 1554 году безуспешно уговаривал Вазари, ответившего, что он ни за какие деньги, обещания и надежды, как бы велики они ни были, не собирается покинуть службу у герцога Козимо, своего господина, Тассини в конце концов договорился с Франческо и увез его во Францию, обязуясь, если он не расплатится с ним во Франции, расплатиться с ним в Риме. Однако, перед тем как уехать из Рима, Франческо, думая, что ему никогда уже больше не придется вернуться, продал дом, имущество и все прочее, кроме должностей, которые он занимал. Но дело обернулось не так, как он это предполагал, ибо, когда он приехал в Париж, где он был ласково и с большим почетом принят королевским живописцем и архитектором аббатом Сан Мартино мессером Франческо Приматиччо, его, судя по тому, что говорят, сразу же раскусили и поняли, что это был за человек. Действительно, не было произведения ни Россо, ни каких-либо других мастеров, которые он с первого же взгляда не осудил бы совершенно открыто и уж очень развязно. Поэтому, так как каждый ожидал от него нечто по меньшей мере великое, кардинал Лотарингии, его пригласивший, поручил ему заняться росписями в его дворце в Дампьери. Сделав множество рисунков, Франческо наконец приступил к работе и написал фреской несколько историй на карнизах каминов и сплошь расписал историями один кабинет, что, как говорят, получилось у него на диво. Однако по той или иной причине, но работы эти большой похвалы ему не заслужили. К тому же его там невзлюбили, так как природа его в корне противоречила природе жителей этой страны. В самом деле, насколько там ценят и любят людей веселых, общительных, живущих на широкую ногу, охотно проводящих время в компаниях на пирах, настолько там, я не скажу чтоб избегают, но недолюбливают и не жалуют тех, кто, подобно Франческо, от природы угрюмы, трезвы, хворы и неуживчивы. Правда, кое-что и можно было бы ему простить, однако, хотя здоровье его и не позволяло ему засиживаться за трапезами и злоупотреблять едой и питьем, все же он мог бы быть более мягким в обращении, но, что хуже всего, в то время как он обязан был, согласно обычаям этой страны и тамошних дворов, быть на виду и обхаживать других, ему хотелось и он считал заслуженным, чтобы все как один обхаживали его. В конце концов, так как король, а равным образом и кардинал, были заняты всякими войнами и так как ни жалованья, ни прочих обещанных ему благ и в помине не было, Франческо, пробыв там целых двенадцать месяцев, решил возвратиться в Италию.