Гений. Жизнь и наука Ричарда Фейнмана

«А! — ответил профессор. — Знаю этот метод; да, вы правы, в вашу голову я залезть не могу».

Одним словом, магия. Вспоминаются слова Марка Каца: «Работа их ума совершенно непостижима. Даже если мы понимаем, до чего они додумались, процесс, который привел их к этому, остается сокрытым». Так гении оказываются изолированными от остального научного сообщества: поскольку валютой ученого является метод, который можно передать от одного практика к другому, гениальность признается непрактичной.

Вера выдающихся физиков и математиков в то, что гений — в некотором роде колдун, является частью психологической защиты. Обсуждая, например, свою работу с Фейнманом, ученый рисковал испытать неприятное потрясение. И это случалось не раз, так как многие физики мечтали услышать мнение Фейнмана о результатах, которых добивались неделями или месяцами, поставив на карту свою карьеру. Но Фейнман, как правило, отказывался выслушивать их объяснения; он говорил, что это портит ему все веселье. Выслушав лишь общее описание проблемы, он подскакивал и заявлял: а, понял! И писал на доске не результат А, рассчитанный его собеседником, а более сложную и общую теорему — назовем ее X, так что результат А (расчеты, которые автор уже собирался отправить в Physical Review) оказывался лишь ее частным случаем. Это вызывало очень болезненную реакцию. Было неясно, откуда Фейнман брал свои молниеносные ответы — то ли высчитывал их в уме, то ли извлекал из памяти решения задач, над которыми он уже когда-то трудился. В начале 1960-х годов на семинаре в Калтехе астрофизик Вилли Фаулер предположил, что квазары — загадочные источники сильного радиоизлучения, открытые лишь позднее в отдаленных пределах Вселенной — на самом деле являются сверхмассивными звездами. Фейнман тут же вскочил и, к изумлению присутствующих, заявил, что такие объекты были бы гравитационно нестабильными. Более того, он разъяснил, что их нестабильность следует из общей теории относительности. Чтобы сделать такое заявление, необходимо было рассчитать малейшие компенсационные эффекты звездных сил и релятивистской гравитации. Фаулер решил, что его оппонент просто выдумывает на ходу. Однако Фейнман работал над этой проблемой за много лет до Фаулера и посвятил вычислениям сотню страниц, как позже выяснил его коллега. Чикагский астрофизик Субраманьян Чандрасекар самостоятельно пришел к выводам, подтверждающим правоту Фейнмана; он включил их в свои исследования, за которые получил Нобелевскую премию в 1983 году. А Фейнман так и не опубликовал собственные расчеты. По словам его коллеги, всегда существовал риск, что физик, сделавший открытие, обнаружит, что «Фейнман уже расписался за него в гостевой книге и ушел».

Великий физик, накапливающий знания и не утруждающий себя их публикацией, может представлять реальную опасность для коллег. В лучшем случае это действует на нервы — узнать, что Фейнман не счел нужным обнародовать открытие, которое кто-то считал главным в своей карьере. В худшем — лишает уверенности: как понять, что ему известно, а что нет? Многие попадали впросак из-за этой привычки гениев. Например, про Ларса Онзагера рассказывали, что, когда к нему приходил кто-нибудь из физиков и спрашивал его мнение о своем открытии, тот, сидя в рабочем кресле, отвечал: «Кажется, вы правы»; затем с безразличным видом тянулся к ящику стола и доставал с самого дна листок с заметками, который, видимо, хранился там с незапамятных времен; бегло просмотрев его, подтверждал: «Да, так я и думал; все верно». Увы, не на такую реакцию рассчитывал посетитель.

Человек, которому таинственным образом известно то, что нигде не записано, — это ли не маг? Волшебником считался и тот, кто способен выманить у природы тайны, то есть ученый. В представлении современного исследователя его деятельность сродни каббалистической магии: законы, правила, симметрия, скрытые под видимой поверхностью. Порой такое восприятие научного поиска подавляло и тяготило ученых. Выступая перед небольшой аудиторией в темном зале Кембриджа за несколько лет до своей смерти, Джон Мейнард Кейнс говорил о Ньютоне как о «странной душе, которую дьявол вынудил поверить… что всеми тайнами Бога и природы можно овладеть лишь чистой силой ума… это сближало его и с Коперником, и с Фаустом».

«Почему я называю его магом? Потому что он воспринимал вселенную и все сущее в ней как тайные письмена, которые можно прочесть, отыскав ряд знаков, мистических ключей, оставленных Богом, — словно Создатель подготовил сценарий философской охоты за сокровищами для избранного эзотерического братства… Он верил, что сила воображения позволит ему постичь тайну божественного мироустройства, смысл событий прошлого и будущего, загадку стихий и всего, из чего они состоят…»