Генри Филдинг и "Том Джонс"

Остин Добсон,[7]

автор его биографии в серии «Английские литераторы», говорит, что как по врожденным склонностям, так и по обстоятельствам жизни путь его вел на сцену. У него был боевой дух, юмор, острая наблюдательность, все, необходимое драматургу, а сверх того изобретательность и чутье конструкции. «Врожденные склонности», о которых говорит Остин Добсон, означают, очень возможно, что был у него и талант перевоплощения, без которого драматургу тоже трудно обойтись, а писание пьес стало для него легким способом быстро заработать немного денег. Что касается «жизненных обстоятельств» — это деликатный способ выразить ту мысль, что он был хорош собой, мужчина с головы до пят, и пленил воображение популярной актрисы.

Угодить премьерше — это во все времена был для молодого драматурга лучший способ увидеть свою пьесу на сцене. От 1729 до 1737 года Филдинг сочинил или переделал 26 пьес, из которых три встретили восторженный прием, а одна даже рассмешила Свифта, который сказал, что, сколько помнит, смеялся в театре всего два раза. С чистой комедией дело у Филдинга как будто не ладилось, самые большие успехи ждали его в жанре, который, сколько мне известно, он сам и изобрел — в представлениях, включающих много танцев и песен, короткие злободневные скетчи, пародии, намеки на известных лиц, короче — нечто весьма похожее на ревю, столь популярное в наши дни. По выражению Артура Мерфи, фарсы Филдинга сочинялись за два или три утра, «с такой легкостью он их писал». Д-р Дадден считает это преувеличением. Я с ним не согласен. Некоторые из этих пьес были очень короткие, и я сам слышал о легких комедиях, которые писались за один уик-энд, что вовсе не пошло им в ущерб. Последние две пьесы, написанные Филдингом, были направлены против политической коррупции его времени, и критика его была достаточно действенной, чтобы заставить министерство провести закон о цензуре, обязывающий хозяина театра получать на постановку всякой пьесы разрешение лорда-камергера. Этот закон до сих пор отравляет жизнь английским драматургам. Позже Филдинг лишь изредка писал для сцены, а если и писал, то, надо полагать, потому, что с деньгами приходилось особенно туго.

Я не хочу притворяться, что читал его пьесы, но я их просматривал, кое-где прочитал сцену, и диалог показался мне естественным и бойким. Самый забавный кусочек, который мне запомнился, — в описании одной из участниц спектакля, список которых Филдинг, как тогда было принято, дает перед текстом в перечне действующих лиц «Мальчик-с-пальчик Великого»: «…женщина, совершенно безгрешная, если не считать, что немного увлекается выпивкой».

Рассуждать о пьесах Филдинга принято немного свысока, и никто бы не стал их вспоминать, если б их написал не автор «Тома Джонса». Им безусловно недостает той литературной отделки, какая есть, например, в пьесах Конгрива и какую хотел бы найти в них критик, читающий их у себя в библиотеке двести лет спустя. Но пьесы пишутся не для чтения, а для постановки на сцене, и хотя литературная отделка никогда не мешает, не она делает их хорошими; а может (что часто и случается) сделать их менее сценичными. Те достоинства, что были в пьесах Филдинга, они теперь утеряли, ибо драма в большой мере зависит от злободневности, а потому эфемерна — почти так, как газета; но какое-то достоинство в них несомненно было, ибо ни желание молодого человека писать пьесы, ни нажим любимицы-актрисы не заставит руководителей театра ставить одну пьесу за другой, если они не нравятся публике. Публика в этом деле высший судья. Если руководитель театра не разбирается в ее вкусах, он обанкротится. Пьесы Филдинга обладали хотя бы тем достоинством, что публика любила их смотреть. «Мальчик-с-пальчик Великий» шел «свыше сорока вечеров», а «Пасквин» 60 вечеров, как в свое время прошла «Опера нищего». Сам он относился к публике без особого почтения. «Когда он брался написать пьесу или фарс, — говорит Мерфи, — многие из ныне живущих его друзей еще помнят, как он не слишком рано уходил домой из таверны, а наутро приносил актерам сцену, написанную на бумаге, в которую до этого заворачивал табак, свое любимое зелье». Во время репетиций комедии под названием «День свадьбы» Гаррик,[8]

игравший в ней, возражал против одной сцены и советовал Филдингу изъять ее. «Нет, черт возьми, — сказал Филдинг, — если сцена нехороша, публика сама это почувствует». Сцену сыграли, публика шумно выразила свое неодобрение, и Гаррик удалился в артистическое фойе, где автор сидел, похваливая себя за талант и угощаясь бутылкой шампанского. Он успел выпить уже много и, подмигнув актеру, вопросил: «Что там случилось, Гаррик? Почему они свистят?»

— Да шла та сцена, которую я просил вас убрать. Я знал, что она не годится, а они так меня запугали, что я теперь за весь вечер не приду в себя.

— Эх, черт возьми, — сказал автор, — значит, все-таки, почувствовали?