Генри Миллер. Портрет в полный рост.

Итак, передумав вступать в Легион, он испытал одновременно чувство вины и облегчения. Но он поражен фатализмом, с каким принимают войну французы. Мобилизация производит на него удручающее впечатление. Мужчины собирают походные мешки и целуют своих жен на вокзале: “Никакого трагического чувства, никаких слез, только угрюмое подчинение; покорность судьбе, вот и весь французский реализм; это зрелище раздирало мне сердце” (“Гамлет”). В 1941 году, когда Франция была уже раздавлена, он вспоминает: “Во французах не было воинственности, они не испытывали ненависти, они говорили о войне как о гражданском долге. Все, чего они хотели, — это вернуться домой, к нормальной жизни. Такое отношение кажется мне высшим мужеством: вот настоящий пацифизм. Этим и сильна Франция, поэтому она встанет на ноги и снова займет в мире подобающее ей место” (“Кошмар”). Но вот что удивляет его больше всего: “Я видел миллионы мужчин, готовых пожертвовать своей жизнью, домом, семьей, отправляясь на войну, — но ни один не принес себя в жертву, чтобы не воевать

” (“Гамлет”). Когда жизнь становится высшим благом, ценности меняются местами: мужество, патриотизм, готовность к самопожертвованию начинают казаться глупостью, героизм — трусостью, предательство, дезертирство — долгом. Когда жизнь — это главное, все средства хороши.

Для Селина, “героя” Первой мировой войны — настоящего героя: он имел боевые награды, его портрет был напечатан на обложке иллюстрированного “Пти журналь”, — окопная слава, героизм и мужество стали четверть века спустя грязной ложью. Главы “Путешествия на край ночи”, посвященные войне, — возможно, самое жуткое, что написано об этой кровавой бойне. Глядя на труп полковника с распоротым животом, Бардамю говорит: “Сам виноват! Если бы он сделал ноги, когда засвистели первые пули, с ним бы этого не случилось!” Для Селина война становится “грязной кровавой кашей”, “гнусностью, лишенной всякого оттенка благородства”, самым отвратительным образом смерти. “Неужели же я единственный трус на всем свете? — думал я. — Один среди двух миллионов сумасшедших героев, вооруженных до зубов” (”Путешестие на край ночи”). Миллер, вслед за Селином, считал, что истинный героизм не в умении противостоять врагу, а в бегстве. Дезертирство представлялось ему актом мужества, а участие в общем сражении — “проявлением стадного чувства, покорностью дисциплине”. И добавляет: “То, против чего я протестую и что никогда не признаю справедливым, — это когда человека принуждают против его воли и совести жертвовать жизнью за дело, в которое он не верит” (”Помнить, чтобы помнить”). И Миллер считает позорным, что человека, который не верит в войну, называют врагом общества, преследуют и заключают в тюрьму. Эти слова сближают его с Генри Дэвидом Торо, автором “Гражданского неповиновения”, первым американцем, восставшим против самой идеи государства и его социальных институтов, ограничивающих свободу человека и распоряжающихся им против его желания. Этот безграничный, наивный и донкихотский пацифизм Миллера, предлагающего сдаваться любому агрессору, отозвался эхом в писаниях Жана Жионо, пацифиста из Маноска. Генри стал его другом и поклонником потому, что ценил не только его писательский талант, но и враждебное отношение к войне, которое привело Жионо в тюрьму. “Я отдал бы это лживое имя — Франция — за то, чтобы хоть один из погибших, самый простой парень, остался жив. Ничто не перевесит человеческого сердца. <…> Вы превращаете жизнь в строительный раствор, замешанный на грязи и харкотине, — с благословения всех церквей. Чудесная логика! <…> Нет никакой славы в том, чтобы быть французом. Есть только одна слава: быть живым

!” (“Синий Жан”)^.. Для Жионо ни рок, ни историческая необходимость не извиняют бойни — преступления против радости жизни.

Перед угрозой войны Селин предлагает союз с Гитлером, “договоренность с врагом” любой ценой. Миллер произносит по поводу нацистской угрозы не менее пораженческие слова. Он предлагает “простую и полную капитуляцию, без пролития капли крови”. Дальше посмотрим… И приводит пословицу: “Убить гуся можно разными способами”. Если фашисты захватят Вилла Сёра, он покорится, он будет чистить им сапоги. Чтобы спасти свою жизнь, он склонится перед любым режимом, любой бандой фанатиков. Генри признает: он “величайший трус на свете”, который “покорится, если не будет другого выхода”. А самый верный, по его мнению, способ победить Гитлера — это сдаться: “Я иду даже дальше, я говорю: пусть он завоюет весь мир. Победители всегда оказываются заложниками побежденных” (”Помнить, чтобы помнить”). Но Миллер забывает, что реванш побежденных — как доказывает пример римлян — может заставить себя ждать много веков…