Генрих Сапгир. Классик авангарда

Наше общение с Генрихом Сапгиром прошло в Москве. Сорок лет. С 1958 по 1999 годы. С перерывами на пять-десять лет. Все встречи были в Москве, кроме предпоследней — в Париже. Это роман. Роман с Генрихом и Москвой. Любовный треугольник.

К

акая женщина — Москва! Кого только она не любила, с кем не крутила романы. А то и сжигала себя в пожаре страсти и ревности. Москва! Женщина его любви. И моей любви. Моей любви и моей тоски. Буква «М» — ожерелье кремлевских стен. «О» — сладостный рот Садового кольца, и пышные бедра, и мягкий овал головы. «С» — кованые запястья, хищный полукруг лубянских казематов, дуги бульваров, промежности метрополитена, народные пляжи в Серебряном Бору, в Измайлове, на Клязьме. «К» — петербургские фонари на Арбате, тени КГБ, трамвайные столбы над мостиками у «Войковской», очереди за копченой колбасой и косметикой, кокотки в кожном институте Короленко, красные флаги, колокола. «В» — вымена куполов, груди холмов, выставки, выставки, выставки, выпендреж, вой и воля пожить по-людски, выгнивающие половинки арбузов и ягодицы работниц, выкованные автобусной давкой. «А» — самая женская буква русской речи, нежный отклик: «А-а-а!», ауканье в ягодном лесу, где мох слаще любой постели, сапгировское «Але, ах это ты, Давид! Давай приезжай, пожалуйста, нас тут целая компания, и как выпиваем!» — когда бы ни позвонил.

Б

елые решетки снега разгородили Москву. Не пройти, не проехать. Снегопад на площади Дзержинского. Снегопад на Лубянке. Снегопад на Кировской улице. На Сретенке снегопад. Снежные линии пересекаются, складываются в снежные решетки, маскируют железные решетки штаб-квартиры московской охранки. Конец зимы, 1987 г. Снежные решетки раздвигает широченная улыбающаяся усатая морда тигра. Тигра снегов — Генриха Сапгира. От скрипучих дверей «Кафе поэтов» валит пар, как от зимнего паровоза.

Сапгир читает стихи. В кафе, снятом для чтения, дым коромыслом. На коромысле раскачивается голос поэта. Словно таежный амурский тигр положил ласковые и беспромашные лапы на покрытый снегом поваленный ствол кедрача и раскачивается, и мурлычет, и ухмыляется, и щурится на публику. Микрофона нет. Зал узкий и длинный. На столах вино, водка, закуски. Генрих читает стихи из разных книг. И, конечно, из «Буфарева». За столами диковинная смесь приглашенных: поэт Геннадий Айги, знаменитый во Франции и неизвестный в России; художник Вячеслав Сысоев, отсидевший несколько лет за антисоветские карикатуры; хозяйка художественного салона Ника Щербакова; кукольный режиссер Леонид Хаит («Люди и куклы»); детский писатель Григорий Остер, автор сериала мультяшек «38 попугаев»; загадочный деятель литературного андеграунда и теософии Владислав Лён; художник Сергей Волохов; поэт Игорь Холин… Американские и французские дипломаты. Несколько евреев-отказников. И, конечно же, Рейн, незадолго до этого выпустивший в Москве свою первую книгу стихов «Имена мостов» (1984). Евгений Рейн — друг прославленных полярников, писателей, кинорежиссеров, музыкантов, художников, драматургов, комис- сионщиков, китобоев, фарцовщиков, вулканологов и поэтов. В том числе — Генриха Сапгира.

Я пришел с моим сыном Максимом. Он студент университета. Ездит в экспедиции. Пишет стихи. За нашим столом — словоохотливый профессор-эндокринолог с женой. Он побывал в Англии, и еще где-то, и еще где-то. Профессор относится к другой категории друзей Генриха — преуспевающей выездной интеллигенции. Эти люди нужны партократии. Они конформисты, которые производят культурные и научные ценности. Это — проверенная, процветающая и получающая заграничные командировки элитарная интеллигенция.

К

оличественно же на чтении преобладает левое искусство, и поэтому общий настрой — конфронтация с тогдашней властью и фронда.

Илья Авербах, будущий кинорежиссер, был первым, кто дал мне адрес Генриха Сапгира. Тогда популярными были поездки молодых поэтов друг к другу: ленинградских — в Москву, а московских — в Питер. Поэты любили путешествовать из одного города в другой. Особенно в Питер, Москву, Тбилиси, чтобы пообщаться, почитать стихи, попить вина и водки. Ради общения с Генрихом я поехал в Москву. Это был январь или февраль 1958 года. Господствовала разухабистая ледянистая слякоть. Снег с дождем валил на площадь Трех Вокзалов. Замысловатую графику грязи вселенской рисовали подошвы на мозаичном полу метрополитена.