Генрих Сапгир. Классик авангарда

В одно из воскресений 1986 г. Сапгиры позвонили нам и сказали, что соскучились, хотят приехать сейчас, немедленно. Чтобы посидеть-потолковать за бутылкой водки. К тому же я обещал почитать новые рассказы. Было холодно, как это бывает в мае, когда цветет черемуха. Часа за два до этого заехал наш друг Марк Портной, очень милый, душевный человек и талантливый прозаик, друживший когда-то с Владимиром Максимовым. Итак, Марк Портной. Вслед за ним позвонил и приехал Паша Соколов, несчастный, одинокий и тяжело больной поэт. Может быть, единственный продолжатель линии верлибров Ксении Некрасовой. Он был похож на Ксению застенчивостью, неустроенностью и отчужденностью. Паша Соколов бродил по Москве с котомкой за плечами. В котомке у него хранились самые дорогие душе вещи и книги. В том числе рукописи его стихов, как у Хлебникова.

Мы сидели вокруг журнального столика в моем кабинете и пили водку. Пили мы с Марком Портным. Моя Мила пила немного. Максим был молодой тогда и не пил при нас. Паша Соколов тоже не пил, а тихо слушал, беззвучно повторяя какие-то слова души.

Наконец, на такси приехали Сапгиры — Генрих и Мила. Сразу стало шумно, бесшабашно. Вспомнили о Малеевке, где мы жили в конце декабря 1979 г. Встречали «обезьяний новый год» — 1980. Год начала войны в Афганистане. Год, когда мы получили «отказ» в выезде из СССР. В Малеевке я начал роман «В отказе» («Герберт и Нэлли»), предчувствуя все, что нам придется испытать.

Генрих прочитал сонет «Пейзаж с домом творчества Болшево»: «Дом обжитой и барский — довоенный / Бывали в нем и Горький и Гайдар/ Я помню фотографию: военный / До блеска выбрит — как бильярдный шар / Старуха знаменитая когда-то / Здесь ходит в джинсах в красном парике / И сценарист торжественный как дата / Весь в замше размышлять идет к реке / А солнце заходящими лучами / чего-то освещает… и ночами / Из-за гардин в аллее мертвый свет/ Как бьется сердце!.. Утром у столовой / Сидят вороны крупные как совы / На ветках увенчавших мой сонет».

Мы задвигались, чтобы прогнать воспоминания о прежних поездках, встречах, разговорах по душам с людьми, с которыми теперь разошлись в литературе и жизни совершенно. Выпили еще, потому что надо было по русскому обычаю прикончить открытую до Сапгиров бутылку водки и приступить к привезенной ими. Дело шло к лету. Сапгиры готовились поехать под Москву на дачу, потом в Коктебель, а после Коктебеля в Пицунду. Расставались почти на полгода.

Г

енрих напомнил мне о моих новых рассказах. Я прочитал фантеллы «В камышах» и «Иона и Сарра». Мы выпили за новую форму прозы — фантеллу.

Потом мы все набились в наш «Жигуленок» и покатили в Серебряный Бор.

Н

а троллейбусном кругу тетки в белых маскировочных куртках, напяленных на пальто или ватники, торговали бубликами. Мы начали горланить песенку нэповских времен: «Купите бублики, горячи бублики, гоните рублики сюда скорей! И в ночь ненастную меня, несчастную, торговку частную, ты пожалей… Послушай, девица, кричит метелица, по переулочкам мы запоем…» Вдруг песня оборвалась. У меня перехватило горло. И у остальных тоже, словно мы прорепетировали разлуку навсегда.

Мы бродили по холмам, уставленным молодыми сосенками. Внизу вдоль холмов вилась синяя, подернутая зыбью Москва-река. Генрих о чем-то толковал с Пашей Соколовым. Они остановились. Генрих дал Паше Соколову свой телефон.

Через несколько лет (1992) Генрих описал эту прогулку в предисловии к моему роману «Герберт и Нэлли», передвинув год вперед и сменив весну на осень: