Географ глобус пропил

Волнение концентрическими кругами пробежало по классу и сошлось наконец почему-то на Маше Большаковой.

— Она не узнает, — чуть покраснев, пообещала за всех Маша.

В учительской Служкин оживленно пересказал историю своего договора с девятым «а» Кире Валерьевне.

— Знаешь, — поморщившись, сказала Кира, — я не люблю, когда мне показывают голый, грязный зад и при этом радуются.

Служкин осекся, помолчал и ответил:

— А я не люблю, когда ставят сапоги на пироги.

— Ты ничего не забыл? — холодно поинтересовалась Кира.

Служкин возвел глаза и начал вспоминать, загибая пальцы:

— Зубы почистил… Ботинки зашнуровал… Ширинку застегнул…

— А где журнал девятого «а»? — устало спросила Кира.

— Роза Борисовна забрала, — блекло ответил Служкин.

Вернувшись из школы домой, в дверях квартиры Служкин обнаружил записку от Сашеньки Руневой: «Витя! После того, что у меня случилось с Колесниковым, да еще при Будкине, я не знаю как, да и не хочу жить. Мне очень плохо, а ты исчез, не могу тебя найти. Я боюсь потерять последнее и самое дорогое, что у меня есть, — твою дружбу. Приди, пожалуйста, сегодня ко мне в управление. Если ты не придешь, значит, у меня все пропало». Служкин постоял у двери, размышляя, и пошел к Саше.

В шлакоблочном многоэтажном районе первый настоящий снег лежал ровными, чистыми плоскостями и выглядел искусственно, как штукатурка. Только в Старых Речниках, среди деревянных домов с их кривизной, прихотливостью и одушевленностью, среди мягких, глубоких и тускловатых красок, и ощущалась по-настоящему яркая ранняя зима. Снег не пропустил ни одного извива, ни одной выпуклости. И в нем еще не было густоты и ватности долгих холодов. Он был неуверенный, юный, и ранняя зима в деревянных кварталах казалась эскизом.

— А Руневой нету, — сказали Служкину в конструкторском бюро. — Там у нее в общаге что-то с водой случилось. Потолок, что ли, протек. Она на часик отпросилась, скоро вернется.

По обледеневшим ступеням железной лестницы Служкин спустился от заводоуправления на размашисто отведенный в сторону плавучий мост. Черная вода затона освежеванной тушей лежала между белых берегов. На зимовку в затон медленно, как похоронная процессия, заходил лайнер. Вода двумя желтыми, маслянистыми ломтями выворачивалась из-под его форштевня, а за кормой в такт стуку машины тряслась и клокотала оранжевыми комьями. Обводы корабля словно обострились от холода, как черты лица изголодавшегося, продрогшего человека.

Служкин отвернулся, спрыгнул со сходней на берег и пошел прочь вдоль самой кромки ледяного припая. Под каблуками хрустели тонкие льдинки, похожие на стрекозиные крылья. Ключики, пересекавшие пляж, превратились в застывшие, как Млечные Пути, разлохмаченные полосы неровного стекла. Служкин курил. Он не торопясь дошагал до вытащенного на берег бакена, что валялся на боку, словно покончивший самоубийством ржавый кит, и повернул обратно.

— Она позвонила и сказала, что сегодня уже не придет, — охотно пояснили Служкину в конструкторском бюро. — Говорит, всю комнату залило, она воду тряпкой в ведро собирает, чтобы вниз не протекло.

— Что ж, ладно, — пробормотал Служкин и отправился домой.

Едва он вошел в квартиру, заорал телефон.

— Витька, это ты? — раздался голос Ветки. — Ты чего, с ума сошел? Куда ты пропал тогда? Колесникова всю ночь дома не было! Мы бы с тобой так оторвались!..

В это время дверь открылась, и в прихожую вбежала Тата.

— Ветка, потом поговорим, — торопливо сказал Служкин и положил трубку.

— Папа дома! — ликующе крикнула Тата Наде.

— Ты рыбу коту купил? — не здороваясь, спросила Надя. — Нет? Своим ужином его кормить будешь. Пока не разделся, сходи в подвал, поищи его. Потом мусор выброси.

С ведром в руке Служкин вышел из подъезда. Он направился вдоль фундамента дома, кискиская в разбитые подвальные окна. Из одного окна в ответ раздалось задумчивое бурчание и скрежет когтей по водопроводным трубам. Служкин присел возле этого окна на корточки и позвал снова:

— Кис-кис-кис… Пуджик, гад… Кис-кис-кис… Ты чего сбежал? Кормят, что ли, плохо? Или дорогу домой забыл? Кис-кис-кис… Иди сюда, куда исчез?.. Кис-кис-кис… Опять пропал, сволочь… Кис-кис… Ладно — я, а ты-то чего выпендриваешься?

Глава 26

Собачья доля

После школы Служкин пошел не домой, а к Будкину.

— Ты чего в таком виде? — мрачно спросил он Будкина, открывшего ему дверь в трусах и длинной импортной майке.

— Я же дома, — удивился Будкин. — А в каком виде мне ходить?..

— Как я — на коне и в броне, — пробурчал Служкин.

На кухне он грузно уселся на табуретку и закурил.

Будкин, хехекнув, продолжал поедание обеда — водянистого пюре из картофельных хлопьев. Больше он ничего не умел готовить. Чтобы было не так противно, Будкин закусывал шоколадными конфетами «ассорти» из коробки.

— Чего такой злой? — поинтересовался он.

— Школа достала.

— Так уволься, — просто посоветовал Будкин.

— Уволься… — недовольно повторил Служкин. — А я вот не хочу. Вроде отвратно, а тянет обратно. Наверное, это первая любовь.

— Ну, валяй рассказывай, — предложил Будкин. — Для этого пришел?