Геологи идут на Север

В прошлом году он увидел этот винчестер у каюра, приехавшего на базу. Сердце у Мики забилось от охотничьей зависти. Он рассыпался в любезностях, поил кагора крепким чаем, рассказывал о невероятных случаях на охоте и, наконец, попросил каюра продать ружье. Каюр отказался. Тогда Мика попросил винчестер, чтобы сходить на охоту. Через час на базе услыхали выстрел. А за ним второй, третий. Потом появился и сам охотник. В глазах его вспыхивали азартные огоньки, но он с подчеркнуто-безразличным видом положил на стол рюкзак, покрасневший от крови.

— Здесь сердце и печень сохатого. Я убил его почти у самого табора. Четыре пули, посланные меткой рукой, достигли цели. Звериное сердце я пересыпал таежной травой, — высокопарно произнес Мика.

Печень и сердце были зажарены и съедены с большим аппетитом. После обеда все решили пойти свежевать сохатого.

— В этом нет необходимости, — таинственно сказал Мика. — Никакого сохатого я не убивал.

— Как? — раздались голоса. — А сердце? А печень?

— Кто решил, что это сердце сохатого? — изумился Мика.

— Да ты же об этом и объявил, — возмутился я. — Уж не ездового ли оленя прихлопнул наш славный охотник?

Все подозрительно посмотрели на Мику. Тогда он раскрыл рюкзак и вытащил медвежью лапу.

— Сердце и печень принадлежат хозяину тайги… — И Мика захлебнулся озорным, мальчишеским смехом.

— Я встретил медведя почти у вас под носом. Отдаю ему справедливость, он погиб, как подобает храброму зверю. Если бы у меня не было этого винчестера…

— Дай сюда ружье, — обиженно сказал каюр, — я не ем медвежатину, а ты обманул меня. Больше ты не получишь ружья.

Но на следующий день Мика приволок горного барана, и охотники помирились. Вскоре они стали друзьями, и каюр подарил Мике винчестер.

Мне все больше нравится этот веселый, сильный юноша. Он отличный работник и надежный товарищ. Второй год я работаю с ним в тайге. Мика — неутомимый энтузиаст своего дела, весело и легко переносит трудности таежных скитаний. Правда, у него есть один небольшой недостаток, противопоказанный геологу-полевику, это — феноменальный аппетит. Учитывая этот аппетит, мы просили для Мики двойную порцию продуктов.

…Мы пересекаем Зырянское озеро и выходим к якутскому поселению. Во всем поселении — шесть юрт. Около юрт стоят запряженные в нарты олени. «Наш груз!» — говорит Мика, направляясь к юртам. Он решительно открывает небольшую дверь и, согнувшись, входит-в юрту. Я за ним.

— Здорово, хозяева! — рявкает Мика.

— Мика! Большой человек Мика пришел!

Две молоденькие девушки, вскочив из-за стола и смеясь, помогают ему освободиться от винчестера и рюкзака.

Ко мне подходит старик Винокуров и, чинно здороваясь, приглашает меня к столу, где сидит, смущенно улыбаясь, широколицая якутка — старшая дочь хозяина. Около нее стоит девочка лет восьми. С любопытством рассматривая нас, она жует конфету. За столом пьют чай наши каюры — молодые ребята Софрон и Афанасий.

— Теперь понятно, почему вы оленей растеряли… Здесь не только оленей, а и голову можно потерять! — улыбаюсь я.

— Олени готовы, начальник. Всех поймали. Много мучились. Вас ждем. Чай попьем, можно ехать, — обиженно говорит Афанасий.

Я любуюсь девушками — Матреной и Акулиной — младшими дочерьми Степана.

Они метиски — «сахаляр», как называют их якуты. У них нежный овал лица, прекрасный смуглый цвет кожи, живые, черные, чуть раскосые глаза. Обе похожи на молодых итальянок. Девушки, наперебой кокетничая и смеясь, угощают нас чаем. Заметив наши восхищенные взгляды, младшая, Матрена, присмирев, начинает теребить свою толстую черную косу, перекинутую через плечо. На ней яркий нарядный джемпер, обхватывающий ее сильную фигуру.

— Ну, совсем итальянка, и улыбка Монны Лизы, — восхищается вслух Мика.

Заметив ее смущение, я перевожу разговор на другую тему.

— А где же отец твоей дочки, Авдотья?

— На «материк» уехал. Андрей его звать.

— А как фамилия?

— Не знаю, — отвечает Авдотья, улыбаясь. — Хорошая у меня дочка! — с гордостью говорит она, поглаживая рукой русую головку, девочки, с курносым рязанским носом и голубыми глазами.

Это один из браков, широко распространенных в дореволюционное время на Севере. Были «девушки», имевшие по пять, шесть детей от разных отцов. Они ничуть не унывали, а, наоборот, гордились и говорили: «Сын вырастет — охотник, добытчик, казак будет, ну а дочка вырастет — хозяйка, матери помощница».

Закончив пить чай, мы встаем из-за стола, благодарим хозяев за угощение, оставив на столе все вынутое нами. Таков обычай. Хозяева выходят из юрты провожать нас.

Афанасий, отойдя в сторону, что-то торопливо говорит по-якутски Акулине. «Обязательно приеду летом», — заканчивает он по-русски, садясь на нарту.

Олени сразу же берут в рысь и мчатся по узкой протоке. Снег из-под копыт ударяет в лицо, нарты подпрыгивают и качаются, легко и весело на душе от горьковатого весеннего запаха тальника.

Незаметно приближается вечер. Снега становятся светло-зеленоватыми, тени от деревьев чернее и резче. И вот уже позади тридцать километров. Мы добираемся до зимовья.

* * *