Геометрия и "Марсельеза"

Город сменялся городом — Милан, Рим, Неаполь, Венеция… Сотни картин, статуй, рукописей прошли через руки членов комиссии, заколочены в ящики и отправлены по адресу: Париж, Лувр. Множество поразительно роскошных дворцов перевидел ученый. Он видел богатство бесстыдное, неуемное. Видел рядом с ним бесправие и ужасающую духовную и материальную нищету. Вечный город Рим потряс Монжа до глубины души.

«Зрелище, которое представляет Рим, — писал он своему зятю, — внушает печаль. Народ так забит, так невежественен, что жалость, которую он внушает вначале, переходит через некоторое время в отвращение. Нет ни угла на улице, где не было бы мадонны, и нет ни одной мадонны, которая не творила бы чудес, двигая глазами в знак покровительства глупцам, способным в наши дни проводить весь вечер в рассматривании несчастной мазни, чтобы увидеть, не пропустить это чудо

Несколько недель провел Монж в Пассариано, где Бонапарт держал свою штаб-квартиру на заключительном этапе итальянской кампании. Они виделись почти ежедневно. Постоянная занятость не мешала Бонапарту проводить многие часы в беседах с ученым. О чем они только ни переговорили за это время! Глубокая взаимная симпатия, жажда все новых и новых знаний, колоссальное трудолюбие и работоспособность, свойственная обоим, сближали их с каждой встречей все более. Оба они хорошо знали и любили древнюю историю, увлеченно цитировали Плутарха, вспоминали великих людей прошлого — философов, полководцев, государственных мужей…

Фантазия переносила их то в Древнюю Грецию, то в загадочный Египет, о котором особенно часто говорили. Миссия Монжа в Италии давно закончилась, а главнокомандующий все «продлевал командировку». Многочисленные встречи и ученые беседы в аллеях прекрасного парка сделали свое дело: взаимная симпатия переросла в дружбу. Оказалось, что юность обоих не знала роскоши и безделья. Только своему труду, своим знаниям и умениям обязаны они нынешним общественным положением и успехами.

Но слишком уж разными были и их положение, и их характеры, чтобы дружба была равной, как ни близки они были во многом другом. Старый ученый был доверчив и прост, как дитя, а молодой полководец — расчетлив, осмотрителен и честолюбив.

Бонапарт охотно рассказывал Монжу о ходе кампании, делился своими планами и соображениями. Когда после долгих словопрений с представителем Австрии Кобенцлем и другими дипломатами был подписан Кампоформийский мирный договор, главнокомандующий устроил большой банкет. Расходы его не беспокоили. Тридцать миллионов отправил он в казну. Директория не могла на него жаловаться. Не обделил он и себя, и своих генералов ни золотом, ни шедеврами искусства.

Бонапарт был в ударе. Он шутил, рассказывал всякие истории, оказывал знаки внимания своему ученому другу Монжу, его коллегам и товарищам. Еще бы! Генерал праздновал двойную победу — и над Кобенцлем, и над Директорией, которая не успела ему помешать. Монж тоже радовался успеху.

— Разрешите, мой генерал, — сказал он, — поздравить вас от души с успешным завершением освободительной миссии! За славные республиканские знамена! За нашу Францию!

Бонапарт слегка поклонился ученому, потом, обведя взглядом собравшееся общество, усмехнулся и крикнул в глубину ярко освещенного зала:

— Музыканты!..

Разговоры и шум за столами утихли, все обратили взоры на главнокомандующего.

— Музыканты, — повторил он, обращаясь к оркестру через головы представителей австрийской монархии, — сыграйте «Марсельезу». «Марсельезу» для Монжа!

И грянули, щемя сердце, благородные звуки известной всему миру мелодии… У Монжа затуманились глаза. Он никого и ничего не видел, но очень явственно слышал слова, которых не могли донести трубы оркестра. «Свобода, дорогая свобода! Сражайся вместе с твоими защитниками…» Это были голоса его учени ков, которые он много раз слышал там, в Политехнической школе.

— Да, — растроганно проговорил ученый, когда оркестр смолк, — мир и свобода отчизны — какая еще цель может быть выше?.. Ради этого стоит жить и бороться. Когда приеду в Париж, мы посадим с моими ребятами еще одно дерево свободы и споем революционные гимны…

Глубокой ночью гражданин республики Монж и генерал Бертье сели в карету и отправились в Париж. Они везли трактат о мире.

Среди бумаг, провозглашавших «вечный, прочный и неразрывный мир между обеими сторонами», лежала и такая, в которой Бонапарт писал, обращаясь к Директории:

«Гражданин Монж, один из членов комиссии наук и искусств, знаменит своими познаниями и своим патриотизмом. Он заставил своим поведением в Италии уважать французов; он занимает видное место среди моих друзей.

Наука, которая открыла нам столько тайн и уничтожила столько предрассудков, призвана оказать нам еще большие услуги; новые истины, новые открытия обнаружат нам тайны, еще более существенные для человечества, но необходимо, чтобы мы любили учёных, и чтобы мы покровительствовали науке.