Георгий Димитров. Драматический портрет в красках эпохи

Очевидно, в столь впечатляющих успехах западных проповедников сыграл существенную роль тот факт, что национальная православная церковь была в то время раздроблена и слаба. По султанскому повелению христианские храмы не могли строиться выше мечетей (поэтому иногда церкви заглублялись в землю), а по установленному православным Константинопольским патриархатом порядку богослужение велось на греческом языке.

Достоверных сведений о том, почему Димитр и Парашкева отказались от веры отцов и причислили себя к протестантам, нет. Было бы упрощением сослаться на соседство их жилища с евангелическим храмом как на основную причину. Сомнительно также, что они, люди едва грамотные, разбирались в тонкостях религиозной догматики. Скорее всего, причина их «обращения» заключалась в том, что те самые благодетели-родственники, уже состоявшие в евангелической общине, уговорили переселенцев последовать их примеру. Строгость нравов и просветительская деятельность конгрешан

, вероятно, пришлись по вкусу Димитру, который любил порядок и уважал людей образованных.

В Софии глава семьи освоил ремесло шапочника. Ремесло оказалось прибыльным и надёжным – ведь ни один болгарин не обходился без шапки ни зимой, ни летом, ни в будни, ни в праздники. Поначалу мастер Димитр работал на дому. Примостившись возле отца на полу, Гошо часами наблюдал, как тот выкраивает большими ножницами из куска мягкой овечьей шкуры заготовку, вырезает из ткани подкладку и ловко орудует иглой. Запах овчины вошёл в его память как запах детства.

В Софии осталась с турецкого времени партия —

торговые ряды с многочисленными лавочками, – наименованная новыми властями пассажем Св. Николая. Димитр Михайлов через некоторое время обзавёлся там собственным дюкяном – помещением, служившим одновременно мастерской и лавкой, какие можно и сегодня увидеть на восточных базарах. Порой соседи допытывались у мастера, много ли ему удаётся заработать своим ремеслом. Димитр обычно отделывался кратким ответом: «Иголкой колодца не выроешь». Однако ухитрялся прокормить иголкой растущее семейство – а в нём вскоре после переезда в Софию появился третий ребёнок, Никола.

Город в те годы состоял из скученных кварталов, сохранивших турецкие названия, – Топхане, Коручешме, Банябаши, Мюселим… Были ещё Армянский квартал, Еврейский и просто Большой, в самом центре. Управа хотела видеть Софию преобразованной на европейский манер – с широкими бульварами, площадями, мощёнными камнем улицами. Власти предоставляли гражданам подряды на благоустройство дорог, обслуживание уличных фонарей, прокладку водопровода с горы Витоша, сооружение каменных зданий.

Один из бедняцких кварталов Софии носил название Ючбунар, что означает «Три родника». Он был расположен на северо-западной окраине города, у Владайской речки, где барышники промышляли скупкой и продажей скота. В Ючбунаре столичная управа расселяла беженцев и переселенцев.

В этом квартале Димитру Михайлову и его свояку был предоставлен участок земли площадью 0,45 декара (иначе говоря, четыре с половиной сотки). Получив участок, они приступили к строительству дома на два входа. Стены сложили из кирпича-сырца, который тут же и делали, под открытым небом. В городских учётных книгах дом записали под номером 68 по улице Ополченской[3]

. Название улицы напоминало о болгарском ополчении, сражавшемся вместе с русскими воинами за народную свободу.

Нравы в доме царили патриархальные, как от века было заведено: строгий отец, покорная мать, послушные дети. Праздности и лени не знали, на судьбу не жаловались. Отец с утра до ночи корпел над шапками, хлопотливая мать целыми днями неслышно скользила по дому и по двору, повсюду находя работу. Дети помогали старшим. Отец научил Гошо подравнивать шерсть на готовых шапках. Мальчик брал ножницы и принимался орудовать ими как заправский парикмахер, очень старался. Как ни подметали пол после таких занятий, клочки шерсти всё равно разносились по дому. Дети усвоили правило: если выловишь шерстинки из миски, не показывай вида, молчи, иначе схлопочешь отцовской ложкой по лбу. «С этого кормишься, неблагодарный!» – обязательно скажет он.

Самым радостным праздником был Новый год – по-старому Сурваки. Слышится в этом названии отзвук представления о грядущем обновлении природы, о близости ещё неясного, свежего, «сырого» времени. Отсюда гадания, приметы, благопожелания. В слоёный пирог с брынзой, баницу, запекали кизиловую веточку: кому она достанется, тому непременно улыбнётся счастье в наступающем году. Гадали о здоровье, бросая в огонь самшитовые листочки. Заговаривали фруктовые деревья и виноградную лозу, чтобы они принесли обильный урожай.