Георгий Иванов

Образ Бирона занимал Георгия Иванова с того времени, когда он поступил в кадетский корпус, построенный на том участке земли, где при Анне Иоанновне существовала Тайная канцелярия, возглавляемая Бироном. Г. Иванову, дворянину, кадету, военному, гордящемуся своим отечеством, знающему русскую историю, трудно было осознать, как этот садист-иноземец вдруг становится полновластным, неограниченным, абсолютным, жестоким правителем империи, опекуном малолетнего императора и в течение десяти лет терзает страну, все ее сословия — от титулованных аристократов до простонародья.

Его стихотворение «Тучкова набережная», написанное незадолго до того, как он принялся за «Трость Бирона», соткано из образов, которые встречаются и в рассказе. В нем он цитирует строку из «Тучковой набережной»: «Симон Брайтс жил на углу Тучковой набережной и одного из многочисленных узких переулков, где, по словам поэта, "окна сторожит глухая старина"… в подвальном этаже с окнами на Неву, дворец Бирона и снасти парусных барок». Это место интересно сравнить со стихотворением, напечатанным в «Аполлоне»:

Там Бирона дворец и парусников снасти,Здесь бледный луч зари, упавший на панель,Здесь ветер осени, скликающий ненастье,

Срывает с призрака дырявую шинель.И вспыхивает газ по узким переулкам,Где окна сторожит глухая старина,Где с шумом городским, размеренным и гулким,Сливает отзвук свой летейская волна.

В рассказе «Трость Бирона» сомкнулись несколько векторов творчества Георгия Иванова. Прежде всего, знание русской истории, затем особенный интерес к петербургскому мифу и еще любовь к художественной старине, а также внимание ко всему загадочному, граничащему с метафизикой. Все эти предрасположенности сказались и в стихах и в прозе не только петербургского периода, но и в дальнейшем.

Свои рассказы того же времени — «Монастырская липа», «Князь Карабах», «Остров надежды» — Георгий Иванов отдавал в «Лукоморье». Написанная, казалось бы, начинающим прозаиком «Монастырская липа» удивляет художественной зрелостью. Превосходный язык, выверенный и выдержанный стиль, продуманная композиция. Действие происходит в эпоху Николая I. Письма главного героя мастерски стилизованы под эпистолярную речь пушкинского времени. Стилизация вообще распространенный прием в прозе тех лет, но в «Монастырской липе» угадывается ее конкретный источник. Это Борис Садовской, его проза, личное с ним знакомство. Грустный и загадочный «Остров надежды» — итог опыта Г. Иванова-прозаика. По крайней мере, пятилетнего опыта.

СЕМНАДЦАТЫЙ ГОД

Какие близились времена, он не мог бы определить. Как, впрочем, и почти каждый. События подсказывали, что в общественной жизни теперь все катится под откос, но он не слишком доверял тогда своей интуиции. Еще и года не прошло с того времени, когда он сочинял оптимистические строфы для «Лукоморья»:

Русь родная, выращивай нивы –Не устанут твои сыновья.Будет вольною, звонкой, счастливойИ победною песня твоя.Ведь не даром вся слава Господня

В каждом шорохе леса слышна,Ведь не даром сошла к нам сегодняЗолотая, как солнце, весна.

Теперь в самом воздухе чувствовалась не золотая весна, а тревога. На поверхности все было довольно понятно: надоевшая война, дурные вести с фронта, предательство в высших сферах власти. Но глубинную причину тревожных настроений никто в его окружении назвать бы не мог. Город наполнили дезертиры, хулиганы, мрачные слухи, смутные ожидания. И в самом деле, все чего-то ждали. Но чего?

Убийцу Григория Распутина, князя Феликса Юсупова, Георгий Иванов встречал в казенной квартире царского егермейстера Маламы. Князь был высокий, видный, ладный. Рассказывали, что он предложил Распутину посмотреть редкое древнее распятие. Распутин преклонился перед распятием, и в тот момент князь выстрелил. Убийство было предательским, без последствий оно не должно было остаться. Иудин грех…

Те, с кем Георгий Иванов виделся в многолюдном, но все-таки узком литературном кругу, чувствовали примерно то же, что он: с каждым днем все ближе подползало что-то неотвратимое. Возможно, о сути дела ведали несколько политиков, но подобные сведения в газеты не просачивались. Он читал «Русскую волю», большую питерскую газету, издававшуюся «с американским размахом». Сам публиковал в ней статьи о поэтах.