Георгий Владимов: бремя рыцарства

По воспоминаниям Марии Оскаровны[7], родители ее были не особенно религиозны. Но каждую пятницу с восходом первой звезды зажигались семь свечей в серебряной меноре и сервировался обильный ужин, на который приходил овдовевший сослуживец отца. После ужина мать и девочки музицировали. Более строгие еврейские ритуалы, молитвы и кошерная еда связывались только с нечастыми посещениями бабушек и дедушек.

Благополучный быт семьи оборвался с началом Гражданской войны. Страховая компания прекратила свое существование, и Ошер Мовьевич сменил несколько мест работы: колбасная фабрика, обувная, банк – предприятия закрывались одно за другим. Дона Янкелева опять занялась акушерством, по вечерам иногда подрабатывая тапером в кинотеатре. Семья ходила в кинематограф бесплатно, что было радостным развлечением в тяжелые времена. Родителям новый режим совершенно не нравился. Ошер Мовьевич вздыхал и помалкивал, а импульсивная Дона Янкелева досадливо охарактеризовала советскую власть – «Холера!»:

Этим же словом бабка, и когда жила с нами после войны и была уже в полном склерозе, реагировала на все разговоры о происходящих в стране безобразиях. И голос ее делался все более пронзительным, а интонация агрессивной. Мать ее осаждала, шикала на нее, даже покрикивала, а я внутренне как-то усмехался и сочувствовал

(ГВ).

В отличие от родителей, Мария Оскаровна врастала в новую жизнь с доверием и энтузиазмом. Став активной комсомолкой, она ездила по деревням, организовывала курсы ликбеза среди крестьянства и участвовала в выпуске клубных газет. «Буржуазное происхождение» мешало ее поступлению в университет. Но два года поработав на заводе подсобной рабочей, она «опролетарилась» и в 1922-м была принята на филологический факультет института народного образования в Харькове, который окончила в 1928 году с дипломом преподавателя русского языка и литературы.

Ее атеизм и культурная ассимиляция были добровольными и полными. Убежденная комсомолка, а потом и коммунистка, она верила в пролетарский интернационализм, считая национальную и религиозную принадлежность уходящим пережитком прошлого. Владимов рос с матерью, и важно отметить, что элементы бытовой и религиозной еврейской культуры полностью отсутствовали в его жизни и воспитании, и он долго не осознавал себя евреем. Поэтому события и личные последствия, связанные с атмосферой и преследованиями евреев во время «борьбы с космополитизмом», оказали на его судьбу и образ мыслей особенно сильное и тяжелое влияние.

Родители встретились в институте. Своевольная Мария, к ужасу родных, отказав накануне свадьбы жениху, ушла к Николаю Волосевичу, и в 1929-м они поженились в городке с симпатичным названием Изюм. Через полтора года родился сын Георгий, Жора, как его стали называть в семье. Когда мальчику было восемь месяцев, родители вернулись в Харьков и поселились в старом Павловском районе, по адресу улица Октябрьская, дом 8. Это была окраина города, где к маленьким домикам тесно прилегали сады.

Отец писателя, Николай Степанович Волосевич, наполовину поляк, наполовину белорус (владимовские «четвертинки») родился в Харькове в 1905 году. О его семье крестьян, мелких лавочников и торговцев известно очень немногое, в основном из писем Марии Оскаровны 1930–1931-го (FSO). В период ее беременности и первое время после рождения сына они жили с семьей мужа. Несмотря на все ее старания, отношения, особенно с золовкой и свекром, сложились очень неблагополучно, по мнению Марии Оскаровны, из-за общей низкой культуры свойственников и их открытого «черного юдофобства», на которое она очень жаловалась в письмах к подруге. Муж не был близок со своей семьей, и в ее отношения с родными вникать не хотел.

Николай Степанович был личностью яркой, одаренной и с явной авантюристической жилкой. Он увлекался современной литературой, прекрасно владел белорусским, польским и украинским языками и дружил со многими литераторами. Учитель и журналист, он публиковал критические статьи о литературе в харьковских газетах. Рукопись его неоконченного романа пропала во время войны, когда соседи растащили из опустевшей квартиры все, вплоть до бумаги: «…кто на растопку печей, кто на обертку для селедки».