Владимир Александрович Кораблинов

Герасим Кривуша

Повесть первая

1. Хочу рассказать правдивые повести о времени, удаленном от нас множеством лет. Когда еще ни степи, ни лесам конца не было, а богатые рыбой реки текли широко и привольно. Так же и Воронеж-река была не то что нынче. На ее берегах шумел дремучий лес. А город стоял на буграх. Он побольше полста лет стоял. Уже однажды сожигали его черкасы: но он опять построился. И новая постройка обветшала, ее приходилось поправлять – где стену, где башню, где что. Но город крепко стоял, глядючи на полдень и на восход, откуда частенько набегали крымцы. Они, правда, теперь не ходили великими ратями, как Мамай хаживал, а промышляли небольшими ватажками; и не то чтоб угрожали этими набегами русскому государству, но докучали-таки: там деревню спалят, там стадо угонят, там мужиков побьют.

2. Тогда молодой государь Алексей Михайлович дал указ идти походом на Крым, и вскорости в Воронеж из Москвы припожаловал дворянин Ждан Кондырев. Он припожаловал именно по цареву указу, чтобы набрать здесь тысячи с три вольных охочих людей и, вооружив их, идти вместе с князем Семеном Пожарским воевать крымского хана Ислам-Гирея. Охочим людям сулили денежное жалованье – три рубля, и народу набежало предовольно, куда больше, чем ожидал Кондырев. Что ж так набралось много? Да от скудной жизни убежали, бедные: кто от злодея-боярина, кто из кабалы, кто от повинностей, от бесхлебицы. У самого ведь воеводы воронежского пятеро холопов сбежали, поверстались в ратники и дерзко, открыто ходили по городу. Да еще и на воеводину брань грозились: «Погоде-де, гладкой черт, ужо мы тебе сотворим дурно!»

3. Вот он, Кондырев-то Ждан, видя такую у людей охоту, задумал, окаянный, уворовать: вместо трех рублей роздал по полтора. Сказал: «Нету в казне денег, ужо отдам, погодите». Чудно молвить: погодите! Мужики на сечу идут, может, там в горячих крымских песках и головы сложат, а он – погодите! И пошел шум. Сели мужики по кабакам вино пить. И пили, и плакали, и дворянина Кондырева поминали черным словом. И тут в кабаках те были, что поверстались, и те, какие опоздали. А какие и так набежали, кто их знает откуда, и гуляли со всеми. Тогда учинилось в городе великое пьянство и разбой. В губной избе[1], бывало, делать нечего, подьячие с приставами день-деньской в свайку резались, а нынче привалило: ночи не стало, чтоб хожалые[2] не вели татя, душегубца, разбойника. Палача в губной не было, никто не шел в палачи. Пришлось кланяться Москве. Та прислала Пронку Рябца. С десятого кнута, зверь, засекал насмерть. Но об Рябце речь впереди, сейчас скажем о другом.

4. Жил в Чижовской казачьей слободке отчаянный человек, его звали Василий Барабанщик. Он, было время, в стрельцах служил, желтые сапоги нашивал, бил в тулумбасы[3]. Но у него вышли нелады со стрелецким головой Толмачевым: Василий ему в бороду плюнул, за что, бив батогами, взяли дерзкого за караул. Года с два, сердешный, гнил в подземелье, отощал, желтые сапоги отдал профосту[4], чтоб тот его за-ради бога пускал на торг побираться. Он тайно бегал ко двору: у него там дочурка оставалась, малолетка Настя. Ей пятнадцатый годок тогда шел, без мамушки росла, сиротка. А к тому времени что описываем, ей шестнадцать исполнилось, выровнялась она, рыбонька, стала пригоженькая из себя, всяк на нее заглядывался. Молодой казак Кривуша Герасим сватов заслал. Тут Василья выпустили. Они ударили по рукам и порешили играть свадьбу на красную горку. И деньжишки подвертывались: поверстался Барабанщик в солдаты к дворянину Кондыреву – три рубля не деньги ли? А Кондырев заместо трех-то – целковый: потом-де отдам! Вот когда кинулись обманутые по кабакам, то и Василий не отстал. И в кабаках зачал шуметь: «Дворянин-де ворует, и воевода заодно, а пущий-де вор – голова Петруха Толмачев!» И звал идти побить всех. Илья Глухой, валуйский житель, другой день из кабака не вылазил. Он пока от Валуек добирался, дворянин уже набрал охотников. Опоздал Илья, не поверстался и, проев, какие были, харчишки, зачал гулять. Он стал держать Васильеву руку и тоже кричал, чтоб идти побить дворянина и воеводу. За ними народ зашумел: «Верно! Побить их, так и растак!» Да и кинулись к воеводской избе.