Герберт Уэллс

Надвигается война; Бун теряет веру в светлое будущее, о чем свидетельствует вторая его работа, обнаруженная Блиссом. Это притча «Адские дикие ослы». Жил-был процветающий писатель. На прогулке он встретил черта. Черт был слабонервный, несчастный; писатель его накормил и обогрел, а черт поведал ему историю своей жизни. Оказывается, из ада убежали огромные стада его низших жителей, дикие ослы, — злобные, тупые, завистливые существа. Наш черт откомандирован их ловить и возвращать обратно, да вот беда — он никак не может отличить их от людей. Писатель убежден, что черт не различает людей и диких ослов только по собственной глупости, на самом деле это очень просто; он берется помогать черту в его миссии, объезжает весь мир и с ужасом убеждается, что черт прав: люди и дикие ослы неразличимы. Главные же орды ослов сосредоточились в Германии. «Немцы должны быть разбиты, — сказал Бун. — Новый мир уничтожен; мы вернулись на десять тысяч лет назад; не может быть ни света, ни надежды, ни мысли, ни свободы, пока они не разбиты… Они — унылый, завистливый, жадный, хитрый, вульгарный, невыносимо тщеславный народ. Мир под их господством будет невыносим. Я не стану жить в этом мире». Так оскорблял Уэллс немцев или нет? От своего лица он подобных вещей публично не говорил. Но ведь Бун — «в сущности не более чем моя тень… и его голос — это в большей степени мой голос, чем когда-либо».

Вера Буна в светлое будущее не пропала — она передалась Уилкинсу. «Война была одной из тех больших болезней, которые производят очистку организма от множества мелких. <…> Она изменит наши представления о жизни, положит конец погоне за примитивными удовольствиями и бесцельной расточительности, даст людям более четкое понимание своих обязанностей и более яркое предчувствие всемирного братства». Уэллсу — той части его, что была Уилкинсом, — казалось, что страдание очищает. Так обычно говорят люди, которые никогда не испытывали настоящих страданий. Но другая часть его души отвечает устами Буна (тяжелобольного, умирающего): «Война… на самом деле есть просто уничтожение и больше ничего». Бун и Уилкинс поменялись местами: тот, кто был наивен, начал смотреть правде в глаза, и наоборот. «Всякое созидание является разрушительным», — говорит Уэллс-Уилкинс, а Уэллс-Бун тут же сам себе отвечает на эту благоглупость: война современная, война с использованием средств массового уничтожения — это «монстр, грязная вещь, непристойность»; ничего героического или очищающего в ней нет и быть не может.

Печальный Бун умирает — без него, по словам Блисса, «мир стал холоден и одинок», а Блисс (уже без участия Уилкинса) читает третий текст Буна — «Последний глас трубы»[58]. В магазине много лет пылилась медная труба, и когда она случайно протрубила, один священник понял, что это был глас Бога, что все, о чем он проповедовал доселе, есть лицемерие и существует нечто подлинно божественное, чем человечество пренебрегало. Священник всем твердит о гласе трубы, но никто его не слушает; люди продолжают «как кролики поедать салатные листья и размножаться», не думая о Боге. Блисс полагает, что пессимизм Буна обусловлен его болезнью. «Мы будем учиться на наших несчастьях и не останемся равнодушны к трубному гласу Божьему». Доказательств этому тезису Блисс не привел, как мы будем учиться, не объяснил — он просто верит. Круг замкнулся: «полумистическая» вера в светлое будущее передалась Блиссу, до сих пор бывшему самым скептическим из всех уэллсовских «я». Человек, придумавший всех этих персонажей, обойтись без этой веры никак не мог. Ненавидимые им марксисты, осмеянные фабианцы, отвергнутые лейбористы, либералы, которых он и за людей-то не считал, — все они понимали, что для достижения своих целей нужно что-то делать — долго, постепенно, нудно. Он, считавший себя умнее всех этих людей, верил, что все произойдет «как-то так»: Емеля вытащит щуку из колодца, и она…

Так при чем же здесь Генри Джеймс? Его ошибочно сочли Буном? Нет, Джеймс в романе присутствует, причем под своим собственным именем: о нем рассуждают Бун и Блисс, но к основному идейному спору этот фрагмент не имеет отношения. Персонажи Джеймса — «денатурированные»: они никогда не испытывают чувственной страсти, не воюют, не ходят на выборы, ни к чему не стремятся и ничего не делают. Джеймс «исключил кровь, и пыль, и высокую температуру», «обдуманно избегал смерти, уродства, страданий, промышленности, политики, спорта, мыслей о войне, пламени страсти». В этих словах не так уж мало справедливого. О некоторых коллегах Бун с Блиссом отозвались похлеще: «Возьмите хоть эту ворону в павлиньих перьях, Бернарда Шоу: поверхностно ухваченные идеи, бойкие, алогичные переходы, дичайшие утверждения… мнения по каждому вопросу, высказанные слишком несвязно, безапелляционно и самоуверенно, чтобы можно было разумно отвечать на них».