Герберт Уэллс

И далее: «Какой смысл писать о людях, если нельзя беспрепятственно обсуждать их религиозные верования и институты, влияющие на их верования. Какой толк изображать любовь, верность, измены, размолвки, если нельзя остановить внимательный взгляд на различиях темперамента и природных свойствах человека, на его глубоких страстях и страданиях?.. Нет, теперь мы будем писать о делах, о финансах, о политике, о неравенстве, о претенциозности, о приличиях, о нарушении приличий, и мы добьемся того, что притворство и нескончаемый обман будут наконец сметены с лица земли чистым и свежим ветром наших разоблачений. Мы будем писать о возможностях, которые не используют, о красоте, которую не замечают; писать обо всем этом, пока перед людьми не откроются истинные пути к новой жизни…»

2

Самую глубокую идею, считал Уэллс, можно высказать и не изобретая оригинальных героев. Он, кстати, и раньше своих героев не особенно выписывал: ну-ка попробуйте воспроизвести по памяти облик мистера Ледфорда или доктора Моро. В конце концов, идею, самую сложную, можно облечь в форму захватывающего эссе. Так, кстати, в конце XX века поступил пан Станислав Лем, уставший от фантастики. Так что роман-трактат Уэллса «Новый Макиавелли» («The New Machiavelly»), вышедший в 1911 году, вполне отвечал новым правилам игры.

Никакой художественности! Долой красивые описания!

Достаточно портретов — всеми узнаваемых, всем интересных.

Беатриса Уэбб записала в своем дневнике: «Мы, конечно, прочли эти карикатуры на себя, на братьев Тревельянов и на других старых знакомцев Эйч Джи. Да, все эти портреты умны и злобны. Но что больше всего нас заинтересовало — это необычайная откровенность, с какой Эйч Джи описал свою собственную жизнь…»

Конечно, она имела в виду историю непростых отношений Уэллса с Эмбер Ривз.

«С точки зрения обывателя, — позже оправдывался Уэллс, — в этой истории я выглядел коварным соблазнителем, а Эмбер — невинным ребенком, поддавшимся моим чарам. На самом деле мы во всем были равны. Ее ум был равен моему, а во многих вопросах она даже и превосходила меня…»

Может и так, но даже одна из самых близких приятельниц Уэллса — Вайолет Пейджет (действительно приятельница, а не любовница) в личном письме мягко его корила: «Мой опыт, как женщины и друга женщин, убеждает меня, что девушку, каких бы книг она ни начиталась и каких бы передовых разговоров ни вела, в соответствии с некими неписаными правилами поведения старший и опытный мужчина все-таки должен защищать; в том числе и от нее самой…»

В «Новом Макиавелли» легко угадывались черты и характеры Артура Бальфура, супругов Уэбб, других политических деятелей, известных в те годы. «Пристальное изучение людей, — говорил Уэллс, — удел зрелости, философское занятие. Теперь частное бытие интересует меня гораздо больше, чем когда либо. По мере того как человечество будет осваиваться в зарождающемся новом едином Мировом государстве, человеческий ум все дальше будет отходить от жестких требований борьбы; по мере того как сама концепция единого Мирового государства определит образование и поведение человечества, утихнут споры о самом насущном и главным станет интерес к индивидуальным различиям…»

Но до единого Мирового государства было далеко.

К тому же Макмиллан печатать «Нового Макиавелли» отказался.

Отказались от печатания этой книги издатели Чепмен и Холл, затем Хайнеман.

Навстречу пошел Джон Лейн, и не прогадал. Книга шла нарасхват. Джозеф Конрад, встретив Уэллса, сказал ему: «Я прочел ваш роман. Вы ненавидите людей и при этом думаете, что они могут стать лучше. А я люблю людей, но знаю, что лучше они никогда не станут». — «Что ж, теперь я еще больше сомневаюсь, — ответил Уэллс, — что в ближайшем будущем литературный роман будет играть хоть какую-то роль в интеллектуальной жизни. А если он все же выживет, то уж точно станет насквозь карикатурным, шаржированным комментарием к общественной жизни. Со временем его место займут глубокие и честные автобиографии. Конечно, рассказы, притчи, веселые анекдоты будут сочиняться по-прежнему, но это — другое дело. Рано или поздно племя глуповатых юнцов, оповещающих, что они энергично пишут роман, исчезнет, как исчезли глуповатые юнцы, слагавшие когда-то эпическую поэму…»

3

Джейн писала мужу: «Джип говорит о тебе только три вещи: папа приезжает, папа уехал и папа спит». И это было так. Уэллс много времени проводил в разъездах. При этом своих сыновей он нежно любил, даже сочинил для них две занимательные книжки: «Игры на полу» («Floor Games: A Fathers Account of Play and Its Legacy of Healing») и «Маленькие войны» («Little Wars») — с замечательным подзаголовком: «Игры для мальчиков в возрасте от двенадцати до ста пятидесяти лет, а также для умных девочек, которые любят играть в те же игры, что мальчики».