Гербовый столб

Они вошли в крошечную потайную комнату размерами чуть больше телефонной будки. В ней едва помещались узкий столик и стул. На столике стояли телефон, настольная лампа и пепельница. Из потайного шкафа в стене метрдотель достал альбом в голубом бархате и потрепанную газету. Он раскрыл альбом и газету на нужных местах.

— К вашим услугам, сэр, — кивнул он, выходя.

В альбоме пол-листа занимала цветная фотография Марины аль-Муджахиб. Она сидела, по-восточному поджав ноги, в прозрачном, как дымка, пеньюаре, с поднятыми к голове руками, как бы поправляя тюрбан волос. Все ее прелести были отчетливо видны, вплоть до родинок. Рядом с фотографией помещалась небольшая вырезка — из еженедельного рекламного издания сомнительной туристской фирмы. Там сообщалось:

«Марина аль-Муджахиб, по происхождению русская, владеет, кроме родного языка, арабским и английским. Эта колл-герл с хорошими манерами, образованная, веселая составит прекрасную компанию любому одинокому джентльмену в английской столице. Она покажет Лондон и может провести вечер в ресторане, театре или на шоу. Телефон ... Стоимость тура ...»

И последняя фразка — с абзаца и в скобках:

«Все остальное по договоренности».

Интервью в газете было политически направленным. Корреспондент спрашивал:

«Как вам удалось выбраться из России?»

Марина отвечала:

«О, всего не расскажешь. Мне пришлось выйти замуж за араба».

«Вы остаетесь его женой?»

«И да, и нет. Вы же знаете эти мусульманские законы — иметь четырех жен. Как только я смогла, я бежала на свободу. Я счастлива, что очутилась в Лондоне».

«Вам нравится Лондон?»

«О, я в него влюблена!»

«Вы будете просить британское подданство?»

«Я буду счастлива стать подданной ее Величества королевы. А если мне этого не удастся, то я уже решила: уеду в Австралию».

«Вспоминаете ли вы Россию? Не думаете ли вы, что когда-нибудь вам захочется вернуться туда? У всех русских, говорят, ностальгия по родине?»

«Конечно, вспоминаю. У меня там живет мать. Я посылаю ей посылки и письма. Она рада, что я теперь в Лондоне. Вернусь ли когда-нибудь на родину? Не знаю».

Корреспондент заключал:

«Как видите, беседа с Мариной Самчиковой (по мужу аль-Муджахиб) доказывает, что русские любыми путями стремятся вырваться в свободный мир».

Портьера раздвинулась, и появились беспокойно-печальные глаза Кныпа.

— Я решил, что ты ушел.

— Ты читал интервью Марины Самчиковой, она же аль-Муджахиб, в этой вот газетенке? Между прочим, напечатано в самый разгар последней антисоветской кампании?

— Нет, не читал, — покорно произнес Кнып, протягивая руку за газетой.

— Оторванки! — вырвалось у Ветлугина. — Извини, Артем, но я больше не играю в такую игру.

— Мы уходим. Я уже расплатился, — спокойно сказал он. И обжигающе взглянул на Ветлугина: — Между прочим, за нашим столиком появилась некая Оля.

— О’ля! О-ля-ля! — сердито произнес Ветлугин. — Куколка Оля!

— Да, она выглядит достаточно наивной, — согласился Кнып. — Но если приглядеться... Кстати, ее привел метрдотель, сославшись на тебя.

— Неужели?! Я его не просил!

— Не беспокойся, — кольнул Кнып. — Я уже заплатил за положенную бутылку шампанского.

— Я это и сам могу сделать, — мрачно заметил Ветлугин.

— Нет, Виктор, ты мой гость, — забеспокоился Кнып, почувствовав, что задел его самолюбие. — Забудем об этом.

Ветлугин молчал. Кнып взялся читать интервью.

Ветлугин сердито думал о хватком метрдотеле. Что ж, ловко он использовал его любопытство. За любопытство, выходит, в таких заведениях надо платить. И понятно, втридорога! Но чего теперь-то злиться? Он ведь прав! Интересуетесь, сэр? О’ля? О-ля-ля! И она уже за вашим столиком, вам предпочтение...

— Ты знаешь, Виктор, — задумчиво заговорил Кнып, — а ведь она все наврала. Мне рассказывала совсем другую историю. Можно сказать, плакалась.

— Что же она тебе рассказывала?

— Ведь я с ней познакомился в Гастингсе, куда она приезжала на Рождество. На несколько дней, когда жизнь в Сохо замирает. Она сама меня отыскала и, как говорится, пела иную песенку.

— Трудно поверить, Кнып.

— Ей, возможно, верить и не следует. Но хочу заметить, что это чисто в русском духе. Чисто российские крайности: между искренностью и лицемерием, правдой и ложью, верноподданничеством и предательством.

— Ну что ж, не очень-то лестно.

— Но я все же больше верю ее гастингской исповеди, чем тому, что она наболтала в интервью. Опять же чисто по-русски: в одном случае вывернуть себя наизнанку, в другом — намеренно оболгать. Однако там, в Гастингсе, она была очень одинока, совсем одна, и, видно, ей очень хотелось кому-то покаяться. И я там оказался единственным из соотечественников. Она сама меня нашла. И ты бы видел, какая она там была скромная и застенчивая.

Ветлугин не перебивал его.

— Честно признаться, — продолжал Кнып, — к середине турнира я сильно затосковал. Был подавлен, рассержен, у меня ничего не получалось. Проиграл две партии, одну выиграл и три свел вничью. Мне грозил полный провал.

— И она тебя вдохновила, — язвительно вставил Ветлугин.

— Да, она меня поддержала и вдохновила, — серьезно подтвердил Кнып.