Гербовый столб

Во дворе Колька побежал в соседний дом и разыскал девочку-одноклассницу. Он сунул ей свои книги «насовсем», чему девочка сначала не поверила, а потом несказанно обрадовалась, и сказал ей, что нашел одного чудака, который обещал им подарить целую библиотеку — книжек двести, новых! А сейчас в ресторан его ведет.

«Если он надует, — думал Колька, — то мне не привыкать, а уж если взаправду говорит, то вот уж я порасскажу, вот уж завидовать будут, даже не поверят. Только бы правда была!»

Вера Ивановна ждала телефонного звонка Николая в понедельник, во вторник, в среду... Он позвонил только в субботу. Она равнодушно спросила:

— Почему же ты не звонил?

— Я не думал, что ты этого хочешь. — В его голосе была грусть.

Она смягчилась:

— Как твои дела? Что же ты делал всю неделю?

— Ничего особенного. Детдомовские ребята приняли меня в почетные пионеры, торжественную линейку устроили. Но главного я не добился: Колю, того мальчика, мне не разрешили усыновить.

— Что?! — воскликнула Вера Ивановна.

— Говорят, что я, конечно, хороший человек, но как перст один, а мальчику семья нужна. Видела бы ты, как он рыдал. Я, конечно, что-нибудь придумаю. Но пока все безнадежно. Вот и все. Сейчас улетаю.

Они молчали.

— Прощай, Вера.

— Ты не можешь задержаться? — неожиданно для себя спросила она, причем тихо, просяще.

— Нет. Вот объявили посадку. Прощай.

Он положил трубку, а она слушала короткие тревожные гудки. «Что-то важное он мне не сказал...» Она села в кресло и закурила: затягивалась торопливо и глубоко, выпускала сильные, ровные струи дыма. «Завтра все забудется. Не было в моей жизни этого... — Она радостно подыскала язвительное слово: — Филантропа! Завтра уже все, все забудется», — повторяла она и левой рукой нервно давила висок.

1971

ОЗЕРКИ

Сразу за дачным поселком начинается лес. Москвичи, собирая грибы и ягоды, освоили только его окраину километров на пять-шесть вглубь. Каждый из них знает, лес этот называется Озерским, почему и станция — Озерская, и тянется он далеко на северо-запад, чуть ли не до Онежского озера.

Если идти по лесной дороге, то через пять-шесть километров будет огромная поляна, на краю которой примостился покосившийся дом лесничего и небольшой огород, тщательно обнесенный жердяной изгородью. А дальше, говорили москвичи, начинаются торфяные болота, и пути сквозь них нет, и только тучи комаров налетают ежевечерне в июне из этой мрачной лесной преисподней.

Все это помнил и я, когда бесцельно вышагивал по лесной дороге к дому лесничего. Был будничный ветреный день середины мая, когда наш поселок практически пуст: лишь редкие пенсионеры не спеша копаются на участках. Никто мне не встречался. В вечнозеленых кронах сосен у поднебесья ветер дирижировал симфонией лесного шума, а у земли слоилась тишина. Сосновый лес, как всегда редкий, казался прозрачным и просторным. Меж колеями дороги, щедро засыпанными прошлогодними иголками сосен, ярко и сочно зеленела трава.

Утром из Москвы я приехал злым и усталым, и казалось, весь мир меня раздражает и ни в чем нет радости и спокойствия. Это бывает, когда нам долго не везет, а еще, когда человек, обладающий над нами служебной властью, с удовольствием пользуется ею.

«Александр Петрович (еще недавно он звал меня Сашей), вам придется задержаться и поработать над справкой, чтобы она к утру была готова». — «Хорошо, Тимофей Георгиевич». И до двенадцати ночи просиживаю над справкой, а он ее готовит на всякий случай: вдруг руководство потребует, а он предусмотрел...

«А цифры, товарищ Макаров, надо тщательно проверять! Ошибки допускаете». Я знаю — умышленно, чтобы меня дураком перед руководством выставить! «Простите, какие ошибки, Тимофей Георгиевич?» — «Списали ошибочную цифру. Не думаете!» И так постоянно...

Уже почти год я ждал назначения на строительство гидроэнергетического комплекса в Индии, жил в напряжении и неведении и, конечно, был сдержан в отношениях с начальником своего отдела Пряхиным. Он подло, на мой взгляд, пользовался этим, методично изматывая мою душу, и я уже был готов плюнуть на все и взорваться. Пряхин считал себя более достойным для поездки в Индию и незаслуженно обойденным.

Зависть — страшное чувство, и я впервые испытывал ее пагубное действие. Жена говорила мне, что лучше бы я отказался от этого назначения и попросился куда-нибудь в Сибирь. Пока молодые, говорила она, давай укатим «в ссылку», зачем тебе сидеть в министерстве и протирать штаны.

А я не говорил ей о том, что, работая в министерстве, вдруг обнаружил в себе качественный перелом. Мне тоже захотелось быть начальником, делать карьеру. Было стыдно признаться в этом даже самому себе, но служебное соперничество подогревало честолюбие, а сдержанность и исполнительность были хорошей основой для продвижения.

Кроме того, мне уже очень хотелось в Индию, я знал, что эта поездка не помешает, а поможет моему служебному росту. И я упрямо ждал назначения. Намеченный там комплекс — в Пенджабе — был очень похож на тот, который мы строили в горах Таджикистана. Это, конечно, и определило мое предполагаемое назначение.