Герман Геринг — маршал рейха

На встрече с пилотами в замке Миттенхайм Геринг, который считал себя специалистом в области обмундирования, представил образец униформы для летчиков, а также других подчиненных ему частей, которую они должны были начать носить после того, как выйдут из неизвестности, и которая была разработана оберфельдфебелем старого авиаполка «Рихтгофен». Министр авиации сам выбрал ее в качестве образца как наиболее эффектную и подходящую для элитных частей, которыми, как он надеялся, станут люфтваффе. На пилотов новый фасон произвел впечатление. Принципиальным нововведением было то, что впервые в истории германской военной формы у нее появлялись широкий отложной лежачий воротник и галстук.

Но хотя, как сказал Геринг, люфтваффе сильно продвинулись в своем развитии, они были еще далеко не такими мощными, и когда британское правительство в своей Белой книге оценило германские военно-воздушные силы в две тысячи пятьсот машин, это оказалось значительным преувеличением. Две тысячи самолетов на тот момент — все, что немцы могли поднять в воздух, а среди них было и много бипланов.

Герингу нужны были деньги, чтобы субсидировать авиастроительные фирмы, деньги для закупки сырья, деньги для набора личного состава люфтваффе. Гитлер поставил его в известность, что 1936-й будет годом, когда Германия наконец покажет, что она думает о Версальском договоре, главным образом введением своих войск в демилитаризованную Рейнскую область. Такая перспектива его встревожила, потому что Геринг считал, что еще слишком рано делать столь вызывающий шаг.

— Придут британцы и французы и раздавят нас как мух, — сказал он.

— Нет, не раздавят, — ответил фюрер, — если мы будем достаточно громко жужжать.

После чего он велел ему отправляться и создавать такие люфтваффе, жужжание которых стало бы слышно, да так громко, чтобы нагнать страху и на Кэ д’Орсэ (набережная Сены, где расположено министерство иностранных дел Франции), и на Уайтхолл.

Генерал Бломберг, военный министр, тоже советовал вести пока более осторожную политику, и ему, как и Герингу, также было дано соответствующее указание.

Но где взять денег для финансирования разрастающихся люфтваффе? Геринг отправился к доктору Яльмару Шахту, который уже почти два года снова являлся президентом Рейхсбанка, а недавно стал также рейхсминистром экономики, и обратился к этому амбициозному и самоуверенному финансовому заправиле с просьбой об увеличении субсидий, но в ответ услышал, что германский «лимон» уже почти совсем выжат. Шахт сказал, что он взял у немцев почти все, что они были согласны отдать.

— Я запретил им вывозить деньги за рубеж. Я аннулировал все иностранные займы. Я ограничил импорт почти до полного его исчезновения. Я посадил их на ограниченный паек. И все это ради того, чтобы обеспечить огромные суммы для нашего перевооружения. Но дальше этого заходить нельзя, потому что люди взбунтуются. У них не будет керосина, чтобы готовить еду, масла на хлеб и мяса даже на воскресный обед. Быстро возникнет черный рынок, и тогда нам придется начать расстрелы. Я больше не могу выделить вам денег.

— Не дадите, — переспросил Геринг, — даже если я покажу вам, что немцы готовы на еще большие жертвы, чем они принесли сейчас?

— Нет, даже если вы начнете показывать чудеса! — раздраженно ответил Шахт.

На протяжении трех следующих недель Геринг работал с Пилли Кернером над большой речью, которую намеревался произнести на каком-нибудь массовом митинге, и когда она была готова, решил выступить с ней перед большим собранием «правоверных» партийцев в Гамбурге, где громче всего был слышен ропот в связи с введенными ограничениями на питание.

Он как раз только что окончил свой последний курс похудения и был гораздо бледнее, чем обычно, с ввалившимися глазами и уменьшившейся складкой кожи под подбородком. Геринг облачился в полную форму генерала военно-воздушных сил и в первой части своего выступления рассказал об экономических достижениях Германии и увеличении ее престижа после прихода Гитлера, но потом стал напоминать своим слушателям об ограничениях, которые продолжали сдерживать ее свободу вследствие Версальских соглашений. Германия еще не отвоевала обратно своего законного места под солнцем, говорил Геринг, и она должна это сделать. Но для этого ей нужно стать сильной, решительной, способной противостоять своим врагам, а это значит — перевооружиться.

— Но перевооружение — это только первый шаг к тому, чтобы привести немецкий народ к изобилию, — продолжал он. — Перевооружение для меня не есть самоцель. Я не хочу перевооружаться в милитаристских целях или с тем, чтобы притеснять другие народы, но исключительно ради свободы Германии. Мои партийные товарищи, друзья, я верю в международное понимание, и именно поэтому мы перевооружаемся. Слабые — мы всецело во власти окружающего мира. Что проку в мировом согласии, в международном ансамбле, если немцам будет позволено играть только на казу^[13]?

Он замолчал, дожидаясь, пока стихнут аплодисменты, а затем произнес слова, которые попали в заголовки газет по всему миру: