Герман Геринг: Второй человек Третьего рейха

Руководимый склонностью к мелодраматизму и желанием добиться капитуляции чешских гостей, Гитлер решил принять их не ранее часа ночи 15 марта, всего за пять часов до начала вторжения[253]

. Пауль Шмидт позднее так описал появление президента Гаха в кабинете фюрера и то, что за этим последовало: «Вскоре после часа ночи в этой комнате появился невысокий пожилой человек с темными глазами, поблескивавшими на лице, покрасневшем от возбуждения. […] В мрачном кабинете Гитлера не было места доверительной беседе одного человека с другим. […] На самом деле едва ли это можно было назвать разговором; он состоял скорее из одного длинного обвинения, выдвинутого против чехов Гитлером, который и на этот раз повторил тот же перечень преступлений, которые уже в запальчивости перечислял англичанам и французам. Никакого нового пункта не было добавлено. Ничего не изменилось, утверждал Гитлер, по сравнению с режимом Бенеша. […] Он не имеет в виду, сказал он, что не доверяет Гахе: все в Германии убеждены в его лояльности. Но Германия должна установить протекторат над оставшейся территорией Чехословакии ради безопасности рейха».

Несчастный президент попытался что-то сказать, но его грубо оборвали, и он в итоге отказался от возражений. Кейтелю и Герингу Гитлер разрешил удалиться, и в его кабинете остались Риббентроп, немецкий посол Гевель[254]

и переводчик Пауль Шмидт. Он рассказывал: «Гаха и Хвалковский сидели, точно окаменев, пока говорил Гитлер. Лишь по глазам было видно, что они живы. […] Поразительно, как пожилой человек сохранил самообладание перед Гитлером после такого напряжения». Последовала новая и весьма продолжительная тирада фюрера, затем в кабинет вошли Геринг и Кейтель. Последний так описал увиденную им сцену: «Эти господа стояли у стола, и Гитлер объяснял Гахе: тот должен знать – и я мог это подтвердить, – что немецкие войска уже на марше и что в 6 часов утра они должны перейти границу. И он, Гаха, и только он, может решить, прольется ли кровь или его страна будет занята мирно. Гаха попросил дать ему время на размышление, чтобы он мог позвонить своему правительству в Прагу. Не могли бы ему предоставить телефонную линию? Не мог ли Гитлер немедленно остановить продвижение войск? Гитлер ответил отказом, заявив: сделать это невозможно, наши войска уже вблизи границы, и я, Кейтель, могу это подтвердить. Прежде чем я успел открыть рот, в разговор вступил Геринг: он сообщил, что его авиация на рассвете будет над Прагой и что он ничего уже не может изменить. Гаха должен был решить, упадут на город бомбы или нет. Поддавшись этому сильному нажиму, Гаха пояснил, что он всеми силами хочет избежать кровопролития. А затем повернулся ко мне и спросил, может ли он связаться с гарнизонами и погранпостами его страны, чтобы предупредить их о вторжении и отдать приказ не открывать огонь. Я предложил ему отправить телеграмму, […] а когда закончил, Геринг взял Гаху под руку и подвел к телефону, чтобы президент позвонил в Прагу». Гаха действительно попытался дозвониться до своих министров, но Прага не отвечала. Риббентроп побагровел от злости и приказал Шмидту немедленно “вытащить Главного почтмейстера из постели”, чтобы тот навел порядок. Когда связь с Прагой была наконец восстановлена, Гаха начал говорить, но вскоре связь опять оборвалась». Пока ее восстанавливали, Гаха вышел с Герингом в смежную комнату. Неспокойный маршал воспользовался паузой, чтобы нарисовать перед президентом ужасную картину того, что ожидает Прагу в случае ее бомбардировки люфтваффе. «Я полагал, что этот аргумент мог ускорить процесс принятия решения», – сказал Геринг позднее. Результат не заставил себя ждать, и Паулю Шмидту, занимавшемуся проверкой телефонной связи, пришлось внезапно прервать свои занятия. «Только я снова начал набирать телефонный номер, – вспоминал он, – как услышал, что Геринг зовет профессора Мореля, личного врача Гитлера. “Гаха потерял сознание! – сказал Геринг в большом волнении. – Надеюсь, что с ним ничего не случится”».