Герман Геринг: Второй человек Третьего рейха

Наступление началось 16 декабря 1944 года: на севере 6-я танковая армия СС генерала Зеппа Дитриха ударила вдоль реки Амблев в направлении Ставело и Спа. В центре 5-я танковая армия генерала фон Мантойфеля двинулась на Динан через Уффализ и Бастонь. Фланги ударной танковой группировки прикрывала с юга и юго-запада 7-я армия генерала Бранденбергера, в задачу которой входило взятие Дикирха и Нёфшато. Все шло, как и было намечено: для союзников это наступление стало полнейшей неожиданностью, первые оборонительные линии американских войск были прорваны, а плохая погода парализовала союзную авиацию. Уже 18 декабря 6-я танковая армия СС вышла к Ставело, а 5-я танковая армия, взяв Уффализ, окружила Бастонь. Двадцать второго декабря 6-я армия заняла Сен-Вит, а 5-я танковая армия, пройдя Рошфор, уже увидела перед собой реку Маас. Союзники отходили, в их рядах царила растерянность. Гитлер перенес свою ставку в резиденцию «Орлиное гнездо» неподалеку от курорта Бад-Наухайм и уже предвкушал победу…

Но фюрер рано радовался: недостаточное количество дорог, их узость и плохое состояние, а также то, что противник разрушал мосты, и нехватка горючего задерживали доставку подкреплений и снабжение войск, оказав роковое влияние на темпы наступления двух танковых армий на севере и в центре. В их тылах войска союзников продолжали держать оборону в Ставело, Спа и в Бастони. Двадцать четвертого декабря передовые дивизии 5-й танковой армии были оттеснены восточнее Мааса, а начавшаяся на юге контратака американцев поставила под угрозу левый фланг 7-й армии. С 24 по 25 декабря небо внезапно прояснилось, и 5000 самолетов союзников принялись подвергать непрерывным атакам немецкие танки, места сосредоточения пехоты и пути их снабжения. В первый же день нового года сотни самолетов люфтваффе были уничтожены на земле или сбиты в воздухе при попытке защитить свои базы: большинство немецких летчиков имели всего несколько часов налета, а многие никогда прежде не участвовали в воздушных боях…

Геринг следил за развитием событий издалека: он находился в Каринхалле, где проводил праздники в кругу семьи. Туда были приглашены все его старые соратники, там же незадолго до Нового года появился незваный гость. «Вечером накануне Нового года к нам явился Геббельс, совсем один, – вспоминала Эмма Геринг. – Я никогда не видела его таким огорченным, таким изможденным, таким подавленным. Хотя в то время только он один мог найти слова, которые воспламеняли миллионы людей, вселяя в них веру в победу!

– Я испытываю неописуемый страх при мысли, что мне придется убить моих детей, – сказал он.

– В этом нет никакой необходимости, – довольно грубо возразил мой муж.

– Я уже сжег все мои рукописи, – прибавил Геббельс. – Это несомненно преждевременно, – заметил муж спокойно, но с большой уверенностью в голосе.

– Вы вернули мне проблеск надежды! – сказал Геббельс, пристально глядя на него.

Я вмешалась в разговор – спросила у Германа: – Скажи честно, ты веришь в то, что мы еще сможем выиграть эту войну?

На мгновение замявшись, он ответил: – Не знаю! Правда не знаю! Но не могу себе представить, что мы проиграем! У Гитлера, несомненно, есть еще карта в рукаве – вполне вероятно…»

Но Эмма Геринг описала еще один эпизод, который, по ее словам, имел место в двадцатых числах декабря. Она рассказала, что ее муж поехал с Геббельсом в рейхсканцелярию и якобы сказал Гитлеру: «Война проиграна. Надо связаться с графом Бернадотом и попросить его выступить посредником в переговорах о перемирии». «Гитлер взорвался, – пишет Эмма Геринг, – начал говорить о трусости и предательстве. От него не удалось услышать ни одного разумного слова. “Мой фюрер, – спокойно произнес муж. – Я пришел, чтобы поговорить с вами спокойно и честно. Я никогда ничего не сделаю за вашей спиной. Сегодня, как никогда, я остаюсь верным моему обещанию быть рядом с вами в радости и в беде. Но я не был бы вашим другом, если бы не обрисовал вам точно сегодняшнюю обстановку и не объяснил бы, почему следует принять решение. Нам необходимо перемирие – и немедленно! Однако повторяю еще раз, я не стану ничего предпринимать без вашего согласия”. Гитлер немного успокоился, а потом резко произнес: “Категорически запрещаю вам предпринимать любые шаги в этом направлении. Если вы ослушаетесь, я прикажу вас расстрелять!” Никогда не забуду выражение лица Германа, когда он вернулся с этого совещания и подробно рассказал мне, что там происходило. “Это конец, – добавил он. – Мне больше незачем присутствовать на оперативных совещаниях. Он мне не верит. Он меня не слушает”.

– А если ты все-таки это сделаешь? – проговорила я после некоторого молчания.

– Что сделаю? Заключу перемирие? – Да. – А что потом будет с тобой и Эддой? – Не думай о нас. Наступило молчание, потом я нарушила его, сказав: “Герман, ты должен знать, что тебе следует сделать!” Но для него было немыслимым делом нарушить данную фюреру клятву верности […] даже тогда, когда Гитлер перестал быть его другом и не доверял ему, как раньше».