Гермоген

То было в 1571 году, а три года спустя произошла жестокая расправа с боярами, среди которых не было, однако, Мстиславского. Но почему же отрубленные боярские головы «метали под двор Мстиславского»? Может быть, в назидание? Но это было бы слишком простое объяснение. В тайных замыслах и «уроках» Грозного чаще всего бывало скрыто коварное изощрённое издевательство над тем, что было ему неугодно.

А неугодна ему в те годы была земщина и её наиболее яркие представители, потомки древних боярских и княжеских родов. Во главе земщины сам царь поставил Мстиславского, человека вполне чуждого её интересам. Мстиславские, потомки Гедиминовичей, были выходцами из Литвы. И видимо, ничто не связывало Мстиславского с Русской землёй, коли он не раз пытался выехать в Литву. Но, значит, Грозному и нужен был такой руководитель земства. Не исключено, что царь сам присутствовал при казни земцев. А «метание голов» было уроком для всех, а не для одного Мстиславского. Царь как бы провозгласил конец земству. Но так как это было делом невозможным, он поставил во главе земства «царя» Симеона Бекбулатовича (крещёного татарина, касимовского хана) сразу после казни земцев. Этим он решил сразу две задачи: поставив над земством такого человека, унизил достоинство бояр и одновременно лишил земство головы, ибо касимовский хан был не более чем потешным царём, которого Грозный вскоре отправил в ссылку. На том и закончился спектакль.

Понимал или не понимал Грозный, что, принижая земство, он ослабляет державу, но смута началась ещё при нём. Дворяне и бояре захватывали чужие угодья, своевольно расширяли свои дворы, об общем деле не радели, на Думе отмалчивались. А непорядков становилось всё боле. Гермоген и прежде слышал от чудовских монахов, что многие именитые люди не бывают на литургии, что в своих дворах принимают подозрительных чужеземцев, что в Кремль стали въезжать на конях лихие люди... Под окнами царского двора выкрикивали непотребные слова. Горобец прав. Порядок и власть ослабели во всей державе. А чужеземные доброхоты и рады тому. Проникают на нашу землю всеми правдами и неправдами, сеют смуту.

Думая об этом, Гермоген пошёл далее к патриаршему дому. Дорога шла мимо Мстиславского двора, одного из самых богатых и обширных в Кремле. Зато и слава о нём — на всю Россию. Говорили, что дом Мстиславского «православием цветёт». Над воротами высится домовая церковь. Сами же ворота вверху и забор увешаны иконами Спаса, Богородицы, святых угодников. Возле каждой иконы молился Гермоген, осеняя себя крестным знаменем.

Между тем с крыльца либо из подклети доносились голоса. Ворота были чуть приотворены. Видимо, только что приняли гостей, судя по радостным живым голосам:

   — Челом, друже! Как тебя Бог милует?

   — Слава Богу, живы да здоровы. А ты чё вечор не приходил? Аз давно тебя ждал.

   — Боярин не пущал. А я тебе новы вести привёз... Братенник мой из Севска приехал. У них там поп литовский людей в папежную веру обращает. Сказывают, тако и в Московии будет.

   — То-то мой боярин про новый указ толковал. И на богомолье не схотел ехать. Прежняя-де вера православная оскудевать стала.

   — Так пошто папёжная-то вера лучше православной?

   — Я не сказал «лучше». И ты до срока остерегайся о том спрашивать... Давай-ка лучше холодного кваску попьём... Эй, Фёдор! Выполощи кружку чисто да принеси квасу!

   — Вода нечиста...

   — Вылей воду да принеси чиста!..

   — А что это твой боярин на богомолье без княгини укатил? Смотрю, в колымагу один садится...

   — Ты про каку княгиню спрашиваешь? Княгиня Улиания скончалась...

   — Знаю. Так боярин твой али не женился?

   — Он бы и женился, да Бориска не велит...

   — Видно, правду говорят, что Бориска такую силу взял, что царь без него и шагу ступить не может...

17

Чем ближе к Сергиевой обители, тем более густой лес изрезан боковыми тропинками. И сколь же утешительного было для людей это счастье общения со святыней, ежели сюда устремлялись целыми толпами, а потом долго жили светлыми воспоминаниями и зарядом святости, веры и веселящей душу надежды. Гермоген знал, что царь Феодор многие дни своей жизни проводил в Лавре, а сейчас и повод был благим. Служили молебен ради деторождения царицы Ирины.

Гермоген остановился в старых митрополичьих покоях. Только что отслужили обедню, и патриарх Иов, прослышавши о приезде Гермогена, сам пришёл к нему в покои. Гермоген приложился к его руке, пожелал здравия. Иов казался усталым и, пожелав здравия Гермогену, выпытывал взглядом, что подвигло его отправиться в далёкий путь из Казанского края. Был он в полном торжественном облачении, в бархатной цветной мантии с образами на скрижалях, в саккосе с нашивной епитрахилью, с крестом на митре и клобуке.