Герои 90-х. Люди и деньги

В общем и целом думская речь Солженицына не содержала сюрпризов. Указания на то, что реформы ведутся наихудшим образом и народ пребывает в нищете и отчаянии (рукоплескания слева), перемежались напоминаниями о том, что нынешние беды являются результатом семидесятилетнего господства коммунистов (рукоплескания справа).

Несколько новым было лишь то, что писатель, прежде говоривший лишь о союзе трех славянских республик и необходимости избавиться от «азиатского подбрюшья», теперь осудил российских руководителей за пренебрежение сим подбрюшьем. Была и другая новация: сообщив, что «в той Думе было 30 настоящих крестьян от сохи», писатель вызвал возмущение аграриев, которым было дано понять, что они не от сохи.

Остались, впрочем, не совсем понятны цель и смысл выступления. Солженицын столь подробно описал безответственность, узкопартийный эгоизм, отчужденность от нужд страны, присущие думцам давних созывов, и столь подробно разъяснил вред и раздробляющей нацию многопартийности, и «четыреххвостки» (всеобщего, прямого, равного и тайного избирательного права), что выступление перед многопартийной Думой, избранной именно по принципу «четыреххвостки», выглядело несколько странным — зачем выступать перед людьми, не просто одержимыми индивидуальными пороками, но к тому же еще и отобранными по изначально порочному принципу.

Сам писатель разрешил противоречие, указав, что он выступает по народному наказу: тысячи людей просили его донести народные нужды до властителей, т. е. в Думе было озвучено «Письмо к вождям № 2» (или, скорее, № 3 — «Вторым письмом к вождям» обозреватель «Коммерсанта» Максим Соколов называл статью Солженицына «Как нам обустроить Россию»).

С точки же зрения парламентских традиций имело место вполне рутинное событие: протокольное выступление почтенного и уважаемого иностранного гостя — вещь в западных парламентах обыденная. Избрав именно такой путь общения с верхами, Солженицын невольно поставил себя в положение знатного иностранца.

В каковом и продолжал пребывать, ведя жизнь не то чтобы затворника, но уж никак не светского персонажа (а уж тем более не публичного политика) на подаренной Ельциным даче. Единственный его громкий выход на публику состоялся в конце 1998 года в связи с юбилеем. Точнее, с наградой к юбилею.

Заранее узнав, что ему собираются вручить некую награду, писатель письменно попросил президента не делать этого. Тот просьбу не учел и наградил Солженицына орденом Святого апостола Андрея Первозванного. Солженицын через Олега Сысуева поблагодарил Бориса Ельцина за поздравления, но принять орден отказался. «От верховной власти, доведшей Россию до нынешнего гибельного состояния, я принять награду не могу», — заявил писатель, добавив, что, «может быть, через немалое время» эту награду примут его сыновья.

Особого скандала не случилось — популярность Солженицына была уже настолько невысока в стране, что его демарш остался практически незаметен широкой публикой. Однако для того, чтобы оставаться героем 90-х годов — возможно, даже вне своего желания, — ему популярности вполне хватало.

Существенно, что слова отречения писатель произнес в Театре на Таганке, где в день своего 80-летия был на премьере спектакля Юрия Любимова «Шарашка», поставленного по роману «В круге первом». Солженицын свой юбилей предпочел отметить с теми, кого считал своими бывшими подельниками по жизни в СССР.

Совесть нации

30 сентября 1999 года в петербургской больнице скончался академик Дмитрий Лихачев. Строго говоря, назвать его героем 90-х годов — означает сильнейшим образом приуменьшить его значение для истории и культуры, для духовности России. Его жизнь уместилась внутри ХХ столетия, заняв его почти полностью. Он родился после первой русской революции и пережил все последующие, а также войну и тюрьму. Среди выживших было много людей, отличающих долголетием — не в лагерной закалке, скорей всего, было дело, а в том, что в лагерях уцелели самые прочные. Среди них было много признанных мудрецов — опять же не в тюремном опыте дело, а в том, что дураков тюрьма отсеяла.

Лихачеву Господь дал и долгожительство, и мудрость, но Дмитрий Сергеевич оказался необходим стране, что стало очевидно в последнее десятилетие, — не столько как мудрец-патриарх, сколько как хранитель почти утраченных обществом понятий о приличиях.