Герой должен быть один

– Но никто из нас: ни твой отец, ни Крон-Временщик, ни даже Уран-Предок – никто не мог и до сих пор не может сказать о себе: «Я есмь Все! Я – весь мир, все сущее; Все – Я!»

А там, в мироздании Павших, это случилось. Возможно, потому что там никогда не возникало ни гекатонхейров, ни смертных людей – одни титаны; возможно, потому что они не совсем такие, как мы или, к примеру, Гелиос; короче, один из них сумел разрастись до тех пределов, когда он из одного стал Единым. Но как смертный не замечает до поры незримо зародившуюся в нем опухоль (о которой тоже может сказать: «Это моя смерть, но и это – Я!»), так и Единый не сразу ощутил, как в одном из включенных Им в Себя миров некто осознал себя личностью и не захотел быть частью целого, начав разрастаться, подобно опухоли, подобно Единому в дни Его молодости…

– И Единый изверг их из Себя – да, дядя? Как лекарь отсекает гнилой палец у больного, чтобы спасти руку и всего человека?

– Примерно, Гермий. Только Он был лекарем Сам Себе и «отрезал палец», уничтожив полностью миры Павших, входившие в их «Я». Единый превратил их в свет и пламя – и исторг Павших за пределы мироздания, которым Он был. Но изгнанные мятежники вобрали свет и пламя в себя, вобрали «Я» в «Я» и такими пришли на Гею. Недаром одного из них звали Эосфором, что значит «Светоносный»…

– А какие они были внешне?

– Помни, я тогда еще не родился; я увидел Павших лишь в дни Титаномахии. Разные они были, Гермий… разные. Но всех их переполняли свет и пламя, которыми стали их испепеленные твердыни в Страшный День Изгнания. Теперь же… Не знаю, во что они превратились в Тартаре. Павшие начали меняться уже тогда – миры Геи были чужими для них, как и они для Матери-Земли. Даже собственным обликом к тому времени они владели плохо и менялись, мешая воедино свет и тьму, красоту и ужас…

Чудо становилось чудовищем. Часть доныне живых чудовищ – потомки Павших… впрочем, не задирай нос, Гермий: другая часть – наше потомство.

– Не уходи в сторону, дядя, – жестко бросил Гермий. – Что было дальше?

– Дальше? – Владыка немного помолчал, словно собираясь с мыслями. – Ладно, слушай дальше.

Крон-Временщик как раз только что сверг своего отца Урана, оскопив его, и Павшие быстро поняли, на кого надо делать ставку. Они начали давать Крону мудрые советы – вроде тех, что дает Мом-Насмешник…

– Я знаю, дядя, к чему приводит следование советам Мома, правдивого ложью.

– И я знаю. И другие. Но это сейчас. А тогда Крону очень понравилась идея Павших: стать повелителем титанов, детей Геи! Отдадим должное – сами титаны особо не возражали. Как-никак великий, хоть и младший по возрасту, Крон – любимец Геи, победитель Урана…

А мудрость Павших была безгранична, она питала Крона, и то время недаром называли Золотым Веком. День шел за днем, и наконец Павшие явились к Крону со смиренной просьбой:

«Повелитель Крон, ты видишь нашу преданность, но знай – мы чахнем. Пламя, которое в нас, угасает, и нечем нам пополнить уходящие силы. Дай нам что-нибудь: лес, гору, реку – то, что сочтешь возможным, и мы станем говорить о твоем даре: „Он – это Мы!“ – и сила вернется к нам!»

Неслыханно это было и удивительно для всех. Любой титан с рождения ощущал себя горой, лесом, огнем или рекой – но сказать о чужом, пусть дареном: «Это – Я!?»

И внял Крон просьбам Павших, смеясь.

А следом за ним рассмеялись титаны – даже титаны подаренных земель. Сказали друг другу: негде жить Павшим – пусть живут у нас; пусть говорят: «Это – мое; и это тоже!»

Следом за титанами большими и малыми рассмеялись вольные титановы племена – нимфы, сатиры, лапифы и кентавры; а последними смеялись Павшие, не оставляя Крона-Временщика своими мудрыми советами, к которым тот неизменно прислушивался.

Прислушивался – и не замечал, что все меньше становилось в землях, подаренных Павшим, вольных титановых племен; да и те, что попадаются, странные какие-то – глаза пустые, лица стоячие, как омуты, сами чуть ли не насквозь светятся, и все молчат или с глаз долой уйти спешат.

Дальше – больше. Леса чахнуть начали, воды в реках и ручьях затхлыми стали, скалы выветрились, крошатся щебнем; и все чаще встречаются выжженные дотла участки земли – заговорили новорожденные вулканы.

Вот тогда-то в первый раз зашевелились в безднах Тартара Первенцы, гекатонхейры Бриарей, Гий и Котт. Зашевелились, напомнили о себе… и на время затихли…

– Разве можно – так?! – дрогнул голос Лукавого. – Это же была ИХ земля! Это же были ОНИ САМИ! Нельзя калечить, нельзя убивать себя!

– Для нас – нельзя. А они были Павшими… Чужаками. У себя они поглощали миры, как люди плоды айвы и абрикоса; они переваривали их, как пищу, превращая поглощенное в себя, – поглотить и лишь потом сказать: «Это – Я!»; неужели ты не ощущаешь разницы, Лукавый?!