Герой должен быть один

– Это я во всем виноват, – неожиданно сообщил Автолик. – Ты понимаешь, Амфитрион, Алкид мне бросок стал показывать, но по-своему, я их так не учил… короче, гляжу – опасный бросок, для врага, не для палестры! Нельзя в тринадцать лет такое делать, даже пробовать нельзя – в голове дури полно, руки в полную силу не вошли, не удержат, как надо… о правилах я вообще не говорю! Высмеял я его, Алкида, при всех, заставил на мне показывать – здорово, подлец, показал, только это я один понял, что здорово, потому что рано еще Алкиду Автолика бросать не по правилам… Сбил я ему в конце колено, в пыли повалял, юнцы вокруг ржут, как кони, а он вырвался и удрал! Через полчаса возвращается как ни в чем не бывало, я его посохом за самовольство – а он в меня горсть щебня швырнул и опять убежал… Я ему вслед смотрю и думаю: зачем это Алкид в хитон переоделся? А потом уже Поликторова мамаша ближе к вечеру шум у палестры подняла: дескать, Амфитриады Лину-песнопевцу шею свернули, то ли вдвоем, то ли по очереди… Дура! Разоралась на весь город, стерва злоязыкая! А тебе, Амфитрион, сказал и повторю: я виноват! Забыл, что у парней самый жеребячий возраст, когда гордость хуже вина голову туманит…

Автолик грузно заворочался, с шумом втягивая ноздрями воздух, – видать, трудно дались эти слова Автолику, сыну Гермеса, которого так ни разу и не смогли признать виновным хитроумнейшие судьи Эллады.

– А может, замять это все – и дело с концом? – неуверенно предложил Кастор. – Пустим слух, что Лин…

– Сам себе шею сломал! – огрызнулся Автолик.

– Нет, ну почему же? Свидетелей убийства нет, слова мальчишек не в счет, родичей у Лина тоже нет, кроме Орфея, – так Орфей сейчас не то в Пиерии, не то в Иолке… Пока до него дойдет, пока суд да дело – что скажем, то и запомнят! А мы скажем, что возгордился Лин, сын музы Каллиопы и Ойагра, возомнил о себе невесть что – и вызвал на музыкальное состязание самого Аполлона! Ну, а тот возьми да и убей нечестивца…

– Состязание-то хоть кто выиграл? – безразлично поинтересовался Амфитрион.

– Аполлон, понятное дело… Мусагет.

– А… ну, тогда все в порядке, раз Мусагет, – хмыкнул Автолик. – Вот если б Лин-покойник выиграл, а Аполлон его за это – по шее кифарой!

Кастор обиделся и замолчал.

– Ты не злись, Кастор, – Амфитрион примирительно похлопал лаконца по колену. – Это где-нибудь в Пиерии еще, может быть, поверят, а у нас в Беотии и тем паче в Фивах – вряд ли… И потом – каждому рот не заткнешь. Небось уже не одна Поликторова мамаша вой подняла – весь город кипит…

– Об заклад бьются, – зло вставил Автолик, переворачиваясь на бок. – Сволочь болтливая!

– Об заклад?

– Ну, кто из мальчишек Лина убил: Алкид или Ификл?! Оба ж не признаются… вернее, признаются – но оба! Вспомнили фиванцы, Тартар их в душу («Душу их в Тартар!» – машинально поправил Кастор), что у Алкмены двойня! Одни за Алкида – кому ж, как не будущему герою, чужие шеи сворачивать?! Опять же Гера безумием покарала. А другие за Ификла – дескать, в роду у парня все такие, да и не сын он… ну, этого… то есть сын, но не…

– Не сын Зевса, – помог Кастор. – Я вот тоже не сын, в отличие от брата моего, Полидевка. Ты, Амфитрион, не обижайся – мне можно такое говорить. На собственной шкуре знаю.

– Я и не обижаюсь, – слабо улыбнулся Амфитрион. – Ты даже не представляешь, Кастор Диоскур, до чего я не обижаюсь…

Покрывало Нюкты-Ночи слегка полиняло, тысячеглазый Аргус стал все чаще жмуриться, и очертания внутренних построек палестры отчетливей проступили из темноты, неохотно перестающей быть темнотой. Зябкий ветерок лихо пронесся по беговым дорожкам, мимоходом зацепив крылом троих мужчин на трибунах, и умчался, обиженный таким безразличным к себе отношением.

– Кто-то идет, – вдруг сказал Кастор. – Слышите?

Из-за гимнасия показалась чья-то фигура, плохо различимая на таком расстоянии, но Амфитрион еще за миг до ее появления каким-то внутренним чутьем понял – это Алкмена. Сердце споткнулось, как подвернувший ногу атлет, потом захромало дальше, и Амфитрион безучастно смотрел, как жена его огибает гимнасий и сворачивает к западным трибунам.

Еле слышно позванивая ножными браслетами, шла Алкмена мимо трибун, и вернувшийся гуляка-ветер игриво дергал ее за край нарядного полосатого гиматия, схваченного на плечах шестью серебряными булавками.

Все это Амфитрион частью видел, а частью просто знал – потому что именно так одевалась Алкмена по большим праздникам; и шесть серебряных булавок шестью молниями полоснули его по глазам, сухим песком рассыпавшись под веками.

– Вот вы где, – невыразительно произнесла Алкмена, останавливаясь у первого ряда и не поднимая головы; а мужчины сверху глядели на нее, и любые слова застревали у них в горле, вырываясь только хриплым дыханием. – Вот вы где… а я так и думала. Все спят, и мальчики спят… я к ним зашла, а они покрывала сбросили, раскинулись, мокрые оба, и лица сердитые-сердитые… Вы не поверите – впервые не смогла их различить. Одинаковые оба… я их укрыть еще хотела…