Герой должен быть один

— Уверен. Каждый из них винит себя. Алкид — сам знаешь, за что… А Ификл, спасая меня, убил двоих служителей Тартара у алтаря в момент принесения жертвы. И теперь он считает, что это и была та жертва, из-за которой… короче, Ификл считает себя виновным. И знает, что, пока оскверненный Алкид-безумец бродит по Элладе, — найдется немало желающих убить его, снискав славу и милость богов.

— А так?

— А так — Алкид уплыл на «Арго». Ищи-свищи! Брата он прикрывает, вот что…

— Так Теспий же его очистил!

— А многие об этом знают?

Помолчали.

Гермий, собравшийся было вновь наполнить свой кубок, передумал и сделал большой глоток прямо из кувшина.

Потом еще один.

— А что Зевс? — Амфитрион первым нарушил затянувшуюся паузу.

— Папа? Сияет от счастья. И изо всех сил пытается это скрыть — видишь, какая погода?! Еще бы, такой повод отправить героя на подвиги! Во искупление. Всыпал Гере для порядка…

— Сияет, значит, — как эхо, глухо повторил Амфитрион, и Гермия передернуло от старческого дребезжания этого детского голоса.

— Вот только папа еще не решил, — с нарочитой бодростью продолжил Лукавый, — куда Алкида лучше послать? То ли в Фессалию, лапифов с кентаврами гонять, то ли в Микены, на службу к Эврисфею, сыну Сфенела. Все-таки Микены — это серьезно, у всех на виду; да и папа как-то сдуру поклялся, что быть Эврисфею владыкой над всеми Персеидами! Он небось Алкида в виду имел, а Гера этому микенцу семимесячному роды ускорила… ну, сам знаешь!

— Микены? — вдруг словно очнулся Амфитрион, но тут же поспешил взять себя в руки. — А что, это мысль… у моих парней оба деда — законные микенские ванакты! Слушай, Гермий, это просто гениально: герой и прямой наследник, совершающий подвиги по указке недоношенного ублюдка, захватившего власть! То-то Эврисфей обрадуется, когда увидит нас в Микенах!

Мрачная ирония переполняла сказанное.

— Так что, подсказать папе, чтоб направил героя в Микены?

— Обязательно! — Амфитрион зацепил недопитый кубок, опрокинув его на Гермия, и даже не заметил этого. — Мне главное, чтобы твой громогласный папаша не мешал нам явиться в Микены, обосноваться где-нибудь рядом, скажем, в Тиринфе — потому что я не люблю «случайных» покушений — и совершать те подвиги, которые мы сочтем нужными…

— Подожди-подожди! — прервал его Гермий. — Ну, «громогласного папашу» я тебе прощаю — но ты сказал — «нам»?!

— Конечно, нам. Алкиду, Ификлу и мне — сыну Ификла Иолаю, спутнику героев… героя. Но, если хочешь, можешь включить в это «нам» и себя. А если серьезно, Гермий…

Амфитрион сбросил пеплос, словно ему вдруг стало жарко.

— А если серьезно — надоело быть жертвой! За всех надоело — за себя, за жену, за сыновей… разве это жизнь?! Это же сплошной алтарь, а вокруг все кому не лень: Павшие, Одержимые, Олимпийцы, мы с тобой… восемнадцать лет приучали Алкида к Тартару, а из Ификла ковали цепь для брата; потом дали пять лет передохнуть и, как пьянице, поднесли чашу с вином к носу — и забрали! Что будет с пьяницей, Лукавый?

— Озвереет, — машинально ответил Гермий. — И попытается отобрать чашу.

— Правильно. Так чего удивляться, что мой Алкид сошел с ума и закончил прерванное жертвоприношение, убив детей и подпалив дом?! Нет же — мы тут ни при чем, а ты, безумец, иди искупай!..

— Он принес детей себе в жертву? — тихо спросил Лукавый.

— Не ведая, что творит! — отрезал Амфитрион.

— Значит, Павшие добились своего?

— Почти, Гермий. Почти.

А в сознании вечно юного бога в крылатых сандалиях горело свежевыжженным клеймом одно слово.

Жертвы.

Вот дед Крон-Временщик жертвует прадедом Ураном, оскопляя собственного отца во имя грядущей власти; вот отец Зевс, Дий Высокогремящий, жертвует дедом Кроном и прабабкой Геей-Землей во имя победы над Павшими; вот мать Майя-Плеяда жертвует младенцем Гермием ради любовника Олимпийца (и рада бы мужем назвать, да нельзя), бросая новорожденного в гроте горы Киллены; вот он сам, Гермий-Лукавый, готов пожертвовать близнецами во имя интересов Семьи, как Гера-мачеха совсем недавно готова была пожертвовать беременной соперницей, матерью этих двоих братьев; вот Амфитрион-лавагет жертвует собой, поднимая руку на Арея-Эниалия в битве под Орхоменом…

Жертвует — собой.

Собой.

Единственное человеческое жертвоприношение, не насыщающее Тартар.