«Герой нашего времени»: не роман, а цикл

Вроде бы изображен обмен банальностями, но с каким изяществом это сделано! Перевернуты понятия: вроде бы логичнее символом начала жизни воспринимать утро, а концом (перед «ночью») вечер. Контраст умножают эпитеты: «прекрасное» утро — о смерти, «прегадкий» вечер — о рождении.

А за шуткой прячется глубокий смысл. Доктора его профессия вынуждает помногу находиться в зоне угрожающей смерти, а он не теряет чувства юмора, усмехается над своими больными (и плакал, свидетельствует Печорин, над умиравшим солдатом).

Печорин даже философических страшилок (якобы «самого большого ужаса») не боится — простым размышлением: «Ведь хуже смерти ничего не случится — а смерти не минуешь!» Стало быть, надо сохранять мужество и на этот последний случай встречи со смертью, который когда-нибудь да наступит. Герой прямо об этом говорит, хотя и прибегает к привычной шутливой форме, самокритично рассуждая о «мелком удовольствии» «уничтожать сладкие заблуждения ближнего»: «ты видишь, однако, я обедаю, ужинаю и сплю преспокойно и, надеюсь, сумею умереть без крика и слез!» Вот только торопить этот неизбежный финал Печорину совсем не хочется. Однажды (в «Фаталисте») Печорин запишет и горькие мысли: «А мы, их жалкие потомки, скитающиеся по земле без убеждений и гордости, без наслаждения и страха, кроме той невольной боязни, сжимающей сердце при мысли о неизбежном конце…» Но тут он говорит от лица своего поколения; не факт, что он, обладающий гордостью, подчиняется всеобщей «невольной боязни». «Отклонение от общих правил не раз может быть замечено в психологических автохарактеристиках Печорина. На него не распространяется и невольная боязнь неизбежного конца, присущая поколению…»171

.

Так и поверит исследователь герою и некоторым его истолкователям! Он их непосредственно опровергает. Еще бы: он ведь владеет «более глубокой» (!) системой ценностей — с такой вершины он и судит героя. Безразличие к теме смерти у Печорина притворное, полагает исследователь, а сам герой только о том и думает: «Проблема отношения Печорина к смерти является одной из ключевых в романе. При видимом безразличии к собственной смерти (что является психологической маской героя) во многих опасных ситуациях он испытывает глубинный ужас и неудержимое влечение к смерти, и, чтобы открыть эту “страшную тайну”, он сам ищет и создает опасные, грозящие гибелью ситуации»172

. Вот так: герой в собственной «глубине» что-то разглядеть не может, а исследователю любая глубина нипочем! Неизмеримо точнее позиция героя представлена другим автором: «О собственной смерти Печорин рассуждает без всякого чувства обреченности, не усматривая никакой причинно-следственной связи между предназначенного ему судьбой и его уходом из жизни. Образ потустороннего мира, неотделимый от образа смерти, как будто отсутствует в его сознании»173.

И снова хочется вернуться к мудрому методологическому принципу М. Л. Гаспарова: не подавлять изучаемую систему ценностей собственной системой ценностей. Тут есть одна тонкость: отличие разных систем не абсолютно, а относительно; кроме различий, порою существенных, встретится и немало сходного. Читающие и пишущие обычно и обращают внимание на то, что им любо! Видимо, надо признать как неизбежность: мы читаем классику — но и ощущаем контакт с нею нашей современности. Однако не отменяется задача по возможности точно понимать позицию писателя. Только не переводятся охотники перестраивать изучаемое произведение под себя, произвольно расширяя реальную зону сходства воззрений.