Герои. Новая реальность

Правда, окончание этой истории оказалось совсем неожиданным – по крайней мере, для меня. После всего случившегося Бедари уже не мог относиться ко мне как к насекомому или забавному домашнему зверьку. Я вызвал у него чувство уважения, какое может вызвать у одного человека другой, причем – равный. Только вот проявилось уважение его поистине странным образом. Бедари вдруг заявил Глюмдальклич, что отныне не потерпит постоянного присутствия в ее спальне постороннего мужчины – независимо от того, насколько этот мужчина мал ростом.

Лев Гурский

За мгновение до весны

– …Только учтите, – закончил Холтофф. – Под колпаком вы, а не я. А вы знаете, что значит быть под колпаком у Мюллера. Ну?

– Хотите еще коньяку? – вместо ответа предложил ему Штирлиц.

– Хочу, – сознался доверчивый Холтофф. – Наливайте полную.

Он протянул хозяину кабинета свою рюмку, и штандартенфюрер уже изготовился со всего размаху ударить гостя тяжелой граненой бутылкой по черепу, обтянутому редкими белесыми волосенками…

Но в это мгновение мир вокруг мигнул и погас.

Только что кабинет Штирлица существовал – и сразу вдруг его не стало. Напрочь исчезло наглухо занавешенное (на случай авианалета союзников) окно. Дематериализовался портрет фюрера на стене, да и стена куда-то сгинула. Испарились кресла, столик, обе рюмки, коньяк в бутылке и сама бутылка. Пропали Штирлиц с Холтоффом.

Некоторое время земля была безвидна, тиха и пуста. Затем пустота начала потихоньку оживать. В ней по-прежнему не было заметно никого и ничего, однако кое-что стало слышно. Среди абсолютной тишины прорезался едва различимый шелест, который вскоре начал загустевать, твердеть и дробиться на понятные звуки.

Кряхтенье. Покашливанье. Наконец, голоса.

– Доннерветтер! – сказал Штирлиц. – Невозможно работать! С нами опять это сделали.

– Вот и хорошо, – отозвался Холтофф. – По крайней мере, сейчас никто не шандарахнет бутылкой по моей башке… Кстати, Штирлиц, а вы бы не могли меня, к примеру, не бить? Пожалуйста! Хоть раз, в виде исключения. Каждый раз, когда вы меня прикладываете, я, между прочим, получаю реальное сотрясение мозга…

Из пустоты донеслось хихиканье – то ли Айсмана, то ли Шелленберга, то ли самого рейхсляйтера СС Мартина Бормана.

– Дурашка вы, Холтофф, – снисходительно проронил Штирлиц. – Сколько вам можно объяснять одно и то же? Было бы намного проще, если бы всем сотрудникам РСХА, от унтершарфюрера до высших бонз, прочли курс немецкой классической философии… Ну хорошо, черт с вами, начнем по новой: есть такое понятие – де-тер-ми-низм. В нашем мире, когда он движется по горизонтали, а не стоит, как сейчас, все предопределено. Улавливаете? Рейн всегда впадает в Северное море, фрау Заурих всегда собирает цветочки, Даллес всегда ведет переговоры с Вольфом, а Вольф вечно их проваливает. Время собирать камни, время их швырять, время их снова собирать – и так по кругу. Почему это случается, я не знаю. Но вы обречены пороть чушь, а я обречен бить вас бутылкой. Если не верите, попытайтесь в следующий раз прийти ко мне с разговорами не о физике Рунге, а, допустим, о погоде. И обойтись без этой вашей идиотской фразы «Не надо зажигать свет».

– Я пытался, – уныло пробормотал Холтофф. – Сколько раз пробовал, ничего не получается. Пока еду к вам, все время воображаю, что сейчас скажу: «А вот и Холтофф! Ха-ха, небось не ждали?» А когда вас вижу, опять несу ахинею про свет и пробки. Словно я под гипнозом или во сне… Я просто подумал, Штирлиц, может, хоть вам удастся проявить волю? У вас сильная воля, гораздо сильнее моей. Я бы не смог, как вы, пялиться на свою жену в баре и слова ей не сказать. Когда играет эта нечеловеческая музыка – та-ра-ти-тара-тааам – у меня слезы наворачиваются…

– С чего вы взяли, партайгеноссе Холтофф, что это была моя жена? – ледяным тоном спросил Штирлиц. – Может быть, вы наше свидетельство о браке видели? Загляните в мою характеристику на члена НСДАП. Есть там хотя бы слово о жене? Вы думаете, я бы стал скрывать от нашей партии какую-нибудь жену?

– Конечно не стали бы, – с неприличной поспешностью согласился Холтофф. – Простите меня, штандартенфюрер, я был неправ. Честное слово, клянусь, я ни на что не намекал…

– Ладно, Холтофф, прощаю, – сказал Штирлиц. – Но в следующий раз выбирайте слова. До чертиков надоели все эти ваши упреки, подозрения. Чувствуешь себя, как в гестапо… А насчет триумфа воли ничем, увы, не могу вас порадовать. У меня те же проблемы. Сам бы рад пинком прогнать того спаниеля, но вынужден, как заведенный, его кормить, гладить, вести в дом. Хотя я, к вашему сведению, терпеть не могу никаких собак…

– А я птиц, – добавил Плейшнер. – Кричат, воняют, пачкают. Но все равно: как только прихожу на Блюменштрассе, непременно заворачиваю в этот птичий магазин. Не хочу, а ноги сами несут.