Герой поневоле

— Ну конечно же. Теперь очередь твоих родных. Эсмайя, спасибо, что ты уделила мне столько времени. — Он поклонился, опять став очень официальным, и вышел.

Глава 6

Эсмей обернулась к Жермону. Пятнадцатилетний юноша, казалось, целиком состоял из ушей, носа и огромных ступней.

— Что… хочет отец?

— Он в оранжерее с дядюшкой Бертолем… Он сказал, что, с одной стороны, ты, наверное, устала от россказней старого солдата, а с другой — он сам хочет еще порасспрашивать тебя о Флоте.

Во рту у нее совсем пересохло. Она не могла ни о чем думать.

— Скажи ему… Скажи ему, что Себ ушел, а я приду через несколько минут. Поднимусь к себе немного освежиться.

Наконец-то устои общества на Альтиплано сработали в ее пользу. Ни один мужчина не сможет запретить ей провести несколько минут наедине/чтобы привести себя в порядок. И никто не будет ее торопить. Она, не глядя под ноги, поднялась вверх по лестнице, даже не замечая медных поперечин, удерживающих на месте ковер, не замечая выемки на самих ступенях. Ее тело хорошо знало, как подняться по этой лестнице, где нужно поворачивать, где найти выключатели.

Она зашла в ванную комнату, прислонилась к стене, включила холодную воду и подставила руки под струю. Она не знала зачем. Она вообще ничего не понимала, не знала, сколько прошло времени. Вода автоматически отключилась, как на корабле, и она снова нажала на кнопку. Неожиданно ее вырвало, уже наполовину переваренные остатки обеда смешались с холодной водой и исчезли в сливном отверстии. Снова спазм, потом отпустило, но ощущение внутри было крайне неприятное. Она набрала в руки воды из-под крана и выпила ее залпом — холодную, вкусную воду. Желудок напрягся, но выдержал. Ее редко тошнило. Даже тогда. Даже тогда, когда ей было настолько больно, что она думала, от боли ее вот-вот разорвет на кусочки. Настоящая боль, не приснившаяся в лихорадочных кошмарах.

Из зеркала на нее смотрело чье-то чужое лицо, какая-то изможденная старуха с непослушными темными волосами. Лицо старухи было перепачкано слезами и рвотой. Так нельзя. Точно повинуясь какому-то ритуалу, Эсмей вытянула из стопки полотенце, намочила его и отмыла лицо и руки. Сухим концом она тщательно вытерлась и растирала лицо до тех пор, пока нездоровый зеленоватый оттенок не сменился нормальным розовым. Потом она смочила руками волосы, расправляя выбившиеся пряди, затем вытерла руки. Вода снова остановилась, теперь она не стала больше включать ее, а сложила мокрое полотенце и повесила его на вешалку.

Отражение в зеркале уже не было таким чужим. Эсмей заставила себя улыбнуться, и там, в зеркале, улыбка выглядела куда более естественно, чем на ее собственном лице. «Надо переодеться», — подумала она, оглядев рубашку. На бледном желтовато-коричневом фоне выделялось несколько темных пятен. Обязательно надо переодеться. Она переоденется и станет кем-нибудь другим… Все вокруг было как в тумане. Она ничего не могла разобрать и только почувствовала, как споткнулась обо что-то.

Продолжая двигаться на ощупь, она открыла дверь и добралась до своей комнаты. Когда она сняла рубашку, то поняла, что ей нужно снять с себя и все остальное. Она старалась двигаться как можно быстрее, хватала первое, что попадалось под руку, и смотрела в зеркало, только чтобы убедиться, что воротник не перекручен и пуговицы застегнуты правильно. Бледность прошла. Она снова была похожа на Эсмей Суизу.

А может, нет? Может, Эсмей Суизы и вообще не существует? Разве может реальный человек существовать во лжи? Ей все еще казалось, что ее окружает плотная стена тумана, в котором она задыхалась. Она старалась ухватить обрывки воспоминаний, связать их с тем, что рассказал Себ Корон.

Когда туман немного рассеялся и сознание ее прояснилось, первое чувство, которое захлестнуло ее, было простое облегчение. Она все-таки оказалась права. Она всегда знала правду, она ни в чем не ошиблась. Тут вмешалось ее взрослое «я»: что за глупость бежать из дома, да еще в такое время, в разгар гражданской войны, пытаться проехать почти через всю планету. Она попробовала успокоиться. Она была всего-навсего ребенком. Всем известно, что дети не понимают многие вещи. В основном в том, что видела, в том, что говорила правду о всех событиях, происшедших с ней, она была абсолютно права.

На смену облегчению пришла ярость. Она поступила правильно, а ей в ответ лгали. Ей говорили, что она ошибается, что после лихорадки у нее спутались все мысли… а может, и лихорадки-то не было? Она уже думала поднять все медицинские карты в доме, но потом сообразила, что уж в картах-то наверняка будут все нужные записи и о болезни, и об осложнениях. Она не могла проверить, подлинные они или нет. И кому она хочет что-либо доказать?

В данный момент всем. Ей хотелось вытащить правду перед отцом, перед дядей, даже перед папашей Стефаном. Ей хотелось схватить их за шиворот, заставить их увидеть то, что видела она, почувствовать то, что чувствовала она, чтобы они признали, что она пережила то, что с ней на самом деле произошло.