Герои, творцы и хранители японской старины

Мирно правящий странойНаш великий государь,Ты, что озаряешь высь,Солнца лучезарный сын!Режут свежую травуЗдесь, в Каридзи, на полях,И, коней построив в ряд,На охоту едешь ты.А олени, чтя тебя,Пред тобой простерлись ниц,Даже птицы удзураПолзают у ног твоих,Словно те олени, мы,Чтя тебя, простерлись ниц.

Словно птицы удзура,Ползаем у ног твоих.№ 239, пер. А. Е. Глускиной

Климат провинции Эттю считался суровым. Не привыкший к снежной и холодной зиме, Якамоти занемог, и печальные мысли овладели им.

Последующие стихи Якамоти представляют собой некое подобие лирического дневника, во времена Хитомаро еще невозможного. По нему мы можем довольно подробно судить о том, как менялись настроения поэта — за два с небольшим месяца он написал тридцать два стихотворения. А возможно, и больше антология есть антология, даже если ее большую часть и составил сам Якамоти (и сделал он это, вероятно, по просьбе Татибана Мороэ как раз во время службы своей в Эттю). В начале болезни поэт слагает стихи, где преобладают горечь и отчаяние:

О, ужели даже я,Грозный, словно шторм морской,Я, отважный, стойкий муж,Обречен теперь лежать,Распластавшимся,Без силИ лишь молча горевать?№ 3962, пер. А. Е. Глускиной

Вспоминая близких ему людей, Якамоти не забывает и о традиционных увеселениях аристократов на природе, без чего жизнь кажется ему пустой и ненужной:

Весенние цветы в расцвете ныне,И, видно, слышен всюду аромат.О, если б силы мне,Чтоб мог я их сорватьИ мог бы украшать себя цветами.№ 3965, пер. А. Е. Глускиной

Но вот 20-го дня 3-й луны, т. е. ровно через месяц после того, как он слег в постель, Якамоти уже мечтает о своей возлюбленной:

По дороге я пойдуК морю ОмиИ домойПоплыву к тебе скорей.

№ 3978, пер. А. Е. Глускиной

А еще через день слагается ода горе Футагами и воспевается прогулка по озеру Фусэ:

Мы не разойдемся, нет,Будем вместе много разПриходить опять сюда,Будем вместе много разВеселиться всей душой,Точно так же, как теперь,Сердцу милые друзья!№ 3991, пер А Е Глускиной

Якамоти окончательно выздоровел — его болезнь оказалась не слишком тяжелой.

В одном из последних стихотворений этого цикла мы, пожалуй, впервые в японской поэзии встречаем определение предназначения литератора. В оде, воспевающей гору Татияма, Якамоти пишет:

И чтоб шел о ней рассказМного, много тысяч лет,Людям я о ней скажу,Что не видели ее,Так,Чтоб, только звук один,Только имя услыхав,Восторгались бы ониЕе дивной красотой.№ 4000, пер А Е Глускиной

Велико значение этого события в духовной биографии японского народа впервые творчество обращено не на внешний мир, а само на себя. Только та область мыслительной деятельности, которая способна определить свое содержание и предназначение, имеет возможность дальнейшего развития через осознанное конструирование канона и собственного языка описания. Поэтика поэзии стала в ближайшем историческом будущем одной из основных тем, над которыми серьезно задумывались средневековые японские поэты.

Так поэзия надолго определяет свое место в жизни. Ее задача понимается прежде всего как передача эстетической информации во времени и пространстве. Поэзия постепенно десакрализуется. Но до законов современной литературы еще лежит долгий путь: в японской средневековой поэзии начисто отсутствует авторский вымысел, осознаваемый как таковой.

Мысль о миссии поэта как передатчика эстетической ценности не случайна и для Якамоти. По меньшей мере еще два раза мы встречаемся в его стихах с ее парафразом (№ 4040, 4207).

В данном случае мы говорим только о тенденции. Сам же Якамоти еще не порывает окончательно с поэзией заклинательной. В этом нас убеждает песня, написанная им по случаю засухи. Кончается она так: