Герои умирают

У охранника не было ни единого шанса. Он обошел изгиб стены, не заметив, как Кейн скользнул через стену и кошачьим шагом подошел ближе. К удивлению Коллберга, Кейн не стал резать стражнику глотку; вместо этого он молча и уверенно ударил его локтем по шее, попав под нижнюю кромку шлема. Колени у жертвы подогнулись; в это время Кейн схватил в одну руку фонарь, в другую тело и в полной тишине опустил и то, и другое наземь. Прежде чем стражник очнулся и застонал, Кейн затянул вокруг его шеи веревочный пояс, соорудив простейшую удавку. Через несколько мгновений стражник надолго отключился.

Еще двадцать секунд ушло на то, чтобы связать стражника и воткнуть ему в рот кляп. Покончив с этим, Кейн стал подниматься по покатой крыше к намеченной трубе.

«О том, что что-то происходит, знает только тот доверенный заключенный, который возится там внизу с кашей. Но даже он не знает точно, в чем дело. Ему известно только, что Тоа-Сителл пожелал допросить узника, который как раз готовит себе ужин, а потому он приказал вывернуть эту кашу в огонь. Больше ему ничего не известно, да и не надо знать.

Все остальное зависит от меня».

Добравшись до трубы, Кейн вытащил из пояса стальной прут с длинным мотком веревки, привязанным к зарубке в центре прута. Положил прут поперек трубы и бросил веревку вниз, в дымную темноту. Достал пару толстых перчаток из сыромятной кожи, надел их и полез в дымоход.

«Через пятнадцать минут придут заключенные, которые готовят завтрак. Мне нужно как раз пятнадцать минут, чтобы вывести двоих друзей из заточения. Если я промедлю, тогда все пропало – это может стоить мне жизни. Впрочем, не важно. Если я провалюсь, Пэллес умрет там, внизу».

Он в последний раз высунулся из трубы, чтобы глубоко вдохнуть, задержал дыхание и заскользил по веревке так быстро, что перчатки задымились и начали припекать ладони.

«Нужно, чтобы все удалось с первой попытки».

«Ламорак, – внезапно подумал в ужасе Коллберг. – Там внизу Ламорак – Кейн идет к Ламораку и Пэллес. Нет, он не стал бы тратить время на Ламорака… Или стал бы? Лучше не надо. Неужели я не предупредил его?»

Пальцы сами сжались в кулак, и администратор автоматически занес его над экстренным переключателем; понадобилось немалое усилие, чтобы заставить себя отвести руку. Он не мог сделать это сейчас, без разрешения; его счеты с Ламораком были чересчур деликатного свойства для экстренного вызова – это могло не понравиться Совету попечителей.

Кейн скользнул из закопченного дымохода в темную тесноту кухни имперского Донжона. Коллберг не мог оторвать глаз от пульсирующей кнопки экстренного вызова.

Он понял, что вопрос «если» больше не стоит. Остается только вопрос «когда».

3

Таланн вырвалась из мира лихорадочных сновидений, разогнала туман в голове и вернулась в реальность, где царили темнота и боль.

Она не могла вспомнить, когда ее допрашивали последний раз; не знала, сколько времени была прикована, касаясь обнаженной, в ссадинах кожей холодного известнякового пола. Железные кандалы, пригвожденные к полу, охватывали ее щиколотки; заржавелая цепь с наручниками на запястьях отходила от стены. Цепь была чересчур коротка, и Таланн не могла ни встать во весь рост, ни лечь вытянувшись. Ощущение чего-то мокрого и мягкого подсказало ей, что она снова опорожнила мочевой пузырь и кишечник, пока спала, неудобно свернувшись.

Тяжело дыша, она заставила себя сесть. На нее сразу же нахлынули волны боли от многочисленных ранений – содранная кожа там, где железные кандалы врезались в щиколотки и запястья, мокрые от собственных испражнений ссадины на ягодицах и на бедрах; небрежно зашитые раны от мечей Котов, воспалившиеся и зудящие, – и венчала все это лихорадочная дрожь, от которой кружилась голова. Таланн подозревала, что шишка над правым ухом от удара стальным эфесом, погрузившего ее в беспамятство, скрывает травму черепа.

«Великая Мать, – не то подумала, не то взмолилась она, – не дай мне умереть так».

Она была уверена, что на допросе вела себя правильно. Оставалась последовательной и верной своим убеждениям; из нее не смогли вытянуть даже имени. Палачи переместили ее из стен Донжона, задерживающих Силу, во дворец, и император лично учинил ей допрос.

Таланн все еще чувствовала его любопытную волю, открывающую двери ее разума, однако она могла противостоять ей так, как учили в школе аббатства, – концентрируя обостренное медитацией внимание на всем, что есть вокруг; она считала кусочки дерева в дверной инкрустации и пепельные волоски в бороде Ма'элКота, отыскивала мелодию в жужжании залетевшей в комнату мухи.

Поняв ее стратегию, Ма'элКот с помощью магии лишил ее всех чувств – зрения, слуха, обоняния, вкуса, осязания. Таланн плыла в бесконечном нигде, и только его вопросы бились о мозг, словно прибой о дамбу. И все же она устояла, наполнив сознание детскими стишками, отрывками песен и полузабытыми фрагментами истории Монастырей.