Герои вчерашних дней

^{Фото начала 90-х годов сделано руководителем раскопок, Александром Рудольфовичем Артемьевым — одним из моих учителей, читавшим нам в университете Средние века.}

Однако, как бы не успешно действовали осажденные, против них был страшный в своей безжалостности закон больших чисел. Закончился июль, в боях пролетел август. Началась тоскливая дальневосточная осень, обильно сдобренная низким свинцовым небом и унылыми дождями.

Стычки не прекращались, а при затяжной войне русские неизбежно проигрывали. Несмотря на весь урон, что албазинцы наносили китайцам, те могли себе позволить менять даже пять на одного — русские и при таком раскладе проигрывали первыми. Гарнизон крепости, несмотря на все усилия Бейтона, быстро и неумолимо таял. В довершение, осажденные не обереглись от самого страшного, что только может случиться при осаде — в крепости началась цинга.

Бейтон прекрасно понимал, что оставшимися силами крепость не удержать, и в бессилии своем не раз и не два просил у нерчинского воеводы Власова помощи: «Дай, государь, помощи и прибавочных людей, буде возможно». Это «буде возможно» очень показательно. На самом деле эти просьбы были просто актом отчаяния, надеждой на чудо. Бейтон прекрасно знал, что людей у Власова нет. И без того Иван Евстафьевич что мог, то отдал, практически оголив Нерчинск. Да что говорить, вот вам полная роспись «малолюдства» Нерчинского воеводства еще в довоенном, 1683 году. В Иргенском остроге служило России 5 человек, в Итанцинском зимовье — 12, в Еравнинском и Аргунском острогах по 20 человек, в Телембинском — 40, в «столичном» Нерчинском — 103 человека. Как прозорливо жаловался в своей «отписке» предшественник Власова, тогдашний нерчинский воевода Федор Воейков: «служилых людей малолюдство, толко двести два человека, и те служилые люди живут в разных острогах, а не в одном в Нерчинском остроге; а великого государя в казне в Нерчинском остроге пушек и пороху и свинцу мало; а которое мелкое ружье осталось от воеводы Афонасья Пашкова, и то ружье все перержавело, а иное попорчено и рваное и к стрелбе то ружье не годитца, и от приходу Китайских воинских людей мне великого государя Нерчинских и Албазинских острогов оборонить, за малолюдством, будет некем».[9]

Мудрено ли, на просьбы о помощи Власов бессильно отвечал: «за конечным малолюдством не токмо на выручку Албазина, и от мунгальских людей оборонитца неким».[10] Это жизнь, а не кино, а в жизни далеко не всегда в последний момент, «сияя блеском стали», приходит на выручку Красная армия. Неоткуда было ждать Бейтону помощи, ничем не могла ему помочь Россия. Оставалось ему только одно — продолжать это бесконечное «сидение» и не сдавать, ни в коем случае не сдавать крепость.

7

К декабрю в живых в осажденном Албазине осталось не более полтора сотен «осадных сидельцев», да и «те все оцынжали», так что в караулы приходилось отряжать всех, кто еще мог держать оружие. Судя по донесениям Бейтона, на ногах тогда оставалось не более 30 ратных людей и около 15 «подросков». Заболел и сам Бейтон — командовать обреченным, как уже все понимали, гарнизоном ему приходилось, передвигаясь по крепости на костылях.

По всему выходило, что придется этому бывшему немцу принимать смерть за свою новую родину здесь, на самой дальней ее окраине. Опочить там же, где лег в землю его нечаянный друг Алексей Толбузин. Просто прочтите этот безыскусный отрывок из его письма Власову, просто попробуйте представить себе состояние человека, которому оставалось только одно — умереть с честью: «Сколько побито и померло… Странное время было: друг друга не видали, и кто поздоровеет раненные и кто умрет, не знали, потому что скудость во всем стала… Пили мы с покойным одну кровавую чашу, с Алексеем Ларионовичем, и он выбрал себе радость небесную, а нас оставил в печали, и видим себе всегда час гробный…».[11]

Не лучше ситуация была и у китайцев. Если гарнизон Албазина прореживала цинга, то в лагере осаждающих, которые не готовились к длительной осаде, начался голод. Вслед за ним пришла и эпидемия, которой в перенаселенном маньчжурском лагере было полное раздолье собирать свой страшный налог. К декабрю китайцы недосчитывались уже полутора тысяч человек. Но и у них была воля Сына Неба, которую смертные оспаривать не вправе, поэтому и им идти было некуда. И тоже оставалось лишь сидеть здесь, в диких северных варварских землях, осаждая этих безумных лочи, и ожидать каждый день — кого назавтра заберет смерть, а кто еще помучается.

К декабрю обе стороны напоминали выложившихся полностью, вконец обессиливших бойцов, у которых не осталось сил даже на последний, завершающий удар. Они зависли, опустошенные, друг на друге в клинче и кто первым упадет — тот и проиграл.