Герцен

У него уже готов план, а от нее требуется одно — «слепое повиновение». Первый раз в Москве необходимо увидеться тайно. Это главное. Во-вторых, предложить им согласиться. В случае отказа — оставить дом. Все равно отец перед необходимостью уступит. Узнает о венчании и согласится. Через неделю следует более решительное «приказание»: Герцен хочет, чтобы Наташа «при первом удобном случае» покинула дом княгини и прервала все отношения с фамилией господ Яковлевых. Александра «оскорбляют унижения», Наташа «им не обязана ничем». «Препятствий нам нет — родства ничем доказать нельзя». «Твердо, смело и с молитвой на устах поступай», — наставляет он ее. «Я не ты (не сердись опять на эту фразу, ибо здесь речь не о душе, о характере), я не могу вынести униженья, все перенесу (и доказал уже), но униженья нет, — рассуждает он в следующем письме. — Первая обида, которую сделают при мне тебе, может повлечь за собою ужаснейшие следствия».

Январь 1838-го на исходе, а ответа на рапорт об отпуске в Москву нет как нет.

Целую неделю во Владимире гостит Кетчер. Ему первому Герцен расскажет свою «Одиссею» последних лет. Сколько любовных эпитетов и определений прибавит к имени друга — «один из близких родственников души моей», «г. шафер». Выбор сделан. Медлить больше нельзя.

Удивительно, как из благих побуждений этот рыцарь без страха и упрека может испортить всякую ситуацию (опыт с публикацией «Гофмана» уже на слуху). Вот и теперь. Кетчер хочет взяться за переговоры с Яковлевым о женитьбе его сына. Герцен, не подумав, соглашается.

Худшей кандидатуры для подобной дипломатической миссии трудно подобрать. Невозможно представить, чтобы перед древним представителем аристократической породы, да еще вооруженным острым оружием ядовитого словца, появился некто расхристанный и «без всякого единства прически», «с резким лицом, напоминающим ряд членов Конвента, а всего более Мара[36]

», даже видом своим отвращающий старика. Результат незваного вторжения не замедлил последовать. Кетчер писал: «От старика ничего не жди».

Герцен и сам прежде писал отцу о своих намерениях и чувствах, но тот, как всегда, отвечал «иронией и уловкой», готов был, не медля, снарядить сына за границу, о чем прежде не помышлял.

Слово, данное милому другу, «барону Упсальскому», поступать решительнее, вело Герцена вперед. В первый раз в письме он вспомнил о деловой бумаге: стоило бы разыскать свидетельство о крещении. Отбросив надежды на помощь отца, озаботился добыванием средств собственной работой. Хотел доказать Наташе и всем, что может «жить без благотворений». Начинал, как он выразился, промышлять. Продаст что-нибудь или за собственные статьи в журналах будет «требовать чистые денежки». Уверен: у них материальных бед не будет. Попутно высказал невесте свои мысли о роскоши и богатстве. Он не склонен отрицать, что любит «пышность дома и комнат», любит комфорт, а «богатство — это свобода»: свобода делать, что хочешь, жить, как хочешь, да к тому же — «не заниматься хозяйством». Более чем скромной обитательницей чужого дома Хованской эти мысли пока отвергнуты.

Одиннадцатого февраля Наташа писала о том офицере, А. О. Миницком, что сватался к ней: «…завтра хочет привезть показать мне свою черкесскую шапку…» Поздно вечером 13-го Герцен отвечал: «Поздравляю тебя с женихом, а жениха — с черкесской шапкой. Эта новость даже и не взволновала меня». Колкое замечание Герцена никак не отменяло уверенности в скором разрешении их общей судьбы. Но на следующий день он все же исправил невольный промах: «Ежели жених в самом деле юноша добрый, — так поступи с ним откровенно, скажи ему». (В воспоминаниях инициативу разрыва приписывал Наташе.)

«Преколкие» письма отца, его холодные ответы на очередные письма любимого сына, которого совсем не хочется отпускать от себя (старик часто повторял: закрой мне глаза, а потом иди на все четыре стороны), не отменяли новых попыток Герцена уговорить родственников.

Наконец, 17 февраля он приводит Наташе текст письма Яковлева, составленный, как всегда, дипломатически безупречно: их дело, исполнять ли приказания отца или нет, но он «избавляется ответственности». Руки у Герцена развязаны, и он впервые крупными буквами выводит в письме слова: «…теперь я тебя торжественно назову МОЕЙ НЕВЕСТОЙ и в первый приезд подарю кольцо». Обращение в посланиях Наташе теперь: «Невеста, милая невеста». Правда, слово «жених», просто как слово, ему не по душе (кажется «безобразным»). Герцену хочется поступить совсем решительно, но все же окончить дело семейным миром. Он пишет «сильное, огненное письмо», и старик отступает, только просит не торопиться. Настаивать больше не стоило: «С папенькою лад…»

Ясно, что скорый конец венчает дело, но время тянется и тянется. Из Петербурга нет ответа. Март на дворе.

Надо решиться на действие.

Где и как встретиться?

Хватит рассуждений и отсрочек. Хватит покоряться обстоятельствам. «Довольно страданий, довольно испытаний». История закрутилась, как в детективном романе, с переодеваниями и подменой персонажей.