Герцог

Возвращаясь из рощицы, он нарвал цветов к столу. Он гадал, найдется ли в буфете штопор. Или Маделин прихватила его в Чикаго? Ничего, может, у Рамоны в «мерседесе» есть штопор. Хотя с какой стати? В конце концов, сойдет и гвоздь. А то можно отколоть горлышко, как в старых фильмах. Он обрывал розу, обвившую водосточную трубу, и складывал цветы в шляпу. Шипы были еще зеленые и не очень кололись. У цистерны росли златоцветники. Он сорвал несколько, но они тут же завяли. Вернувшись в темнеющий сад, он поискал пионы — может, что сохранилось. И тут его пронзило ощущение совершаемой ошибки, он замер, прислушиваясь к работе миссис Таттл, к равномерному шарканью веника. Собирает цветы. Такой задумчивый и милый. Как это истолкуют? (Он улыбнулся.) Ничего, главное — твердо знать, чего хочешь, и цветы тут ни при чем, их не используют ему во вред. Поэтому он не стал их выбрасывать. Он обратился темным лицом к дому, обошел его вокруг и вошел через парадное, раздумывая, что бы еще сделать, кроме отказа лечь в больницу, в доказательство своего здравомыслия. Может, прекратить писать письма. Да, к этому, видно, шло. К признанию того, что письма себя исчерпали. Это наваждение или что там еще, владевшее им последние месяцы, отступало, уходило совсем. Он поставил шляпу с розами и златоцветниками на недокрашенное пианино и прошел в кабинет, ухватив бутылки, как булавы. Пройдя по заметкам и записям, он опустился на свою кушетку — «рекамье». Вытянувшись, он глубоко вздохнул и дальше просто лежал, глядя на оконную сетку, истерзанную ползучими побегами, и слушая, как размеренно шаркает метлой миссис Таттл. Нужно сказать, чтобы сбрызнула пол. Так она поднимает много пыли. Через пару минут он крикнет ей: — Смочите пол, миссис Таттл. В раковине есть вода. — Но это позже. А сейчас у него ни для кого ничего нет. Ничего. Ни единого слова.