Герцогиня

— В граде христовом есть лишь один настоящий. Александр. Третий этого имени.

— А говорят ныне в Риме какой-то Паск… Паскудалий.

Созвучие имени ставленника Барбароссы с названием женского полового органа на некоторых угро-финских диалектах, что вполне прослушивалось в разноязычном караване, уже неделю веселило дам. В обществе они, конечно — ни-ни. Но между собой-то…

— Опять эти католики какой-то… накрылись. В тиаре.

Вихман, получивший от Медведя настоятельный приказ "всемерно поспособствовать", разогретый жадностью и Софочкиными восторгами перед его ораторском искусством, одарил странниц потрепанным молитвенником, принадлежавшим, по его словам, самой Адельгейде Бургундской, в те ещё времена.

— Вам надлежит восприять истину! Я дам вам лучшего из моих вероучителей! Ибо каждый день и час проведённый вами во тьме ложной веры есть радость Сатаны!

Наконец, караван снова выходит на гладь Эльбы и, пользуясь последними октябрьскими погожими деньками спускается вниз. Где и пристаёт к берегу у многострадального Хальденслебена.

В крепости сидит злой и замученный Генрих Лев. В окружении таких же, ещё и ободранных и мокрых саксонцев. Война потребовала полного напряжения сил. В составе немногочисленной делегации, явившейся в цитадель "засвидельствовать почтение", скромно, но дорого одетая женщина. Сытая, ухоженная, здоровая. Кипящая весельем и радостью.

— Ваше высочество! Мы столь наслышаны о героических защитниках, о неприступности этой крепости. Так хотелось бы посмотреть места побед ваших героев!

Как можно отказать? Герцог ведёт гостей по стенам, хранящим следы недавних обстрелов, Софочка мило прыгает через обвалившиеся куски. Поскользнувшись, падает на грудь хозяина замка. И шёпотом на ухо, в трёх шагах от свиты, произносит:

— Они спрятали осадные машины неподалёку.

Вихман хвастанул. О том, как они вернутся и добьют проклятых саксонцев. Даже часть осадных машин разобрали, но не потащили с собой, закопали в трёх милях от крепости.

Софочка два дня учила эту фразу на немецком. Удалось — адресат понял.

Всё. Лев — на крючке. По вполне основательному, военному, государственному, "правильному" поводу. Его аж трясёт от нетерпения. Не любовного — желания "натянуть нос" противникам. Приходится сдерживаться. Каравану настоятельно присоветовано не идти дальше, для караванщиков вводится "режим максимального благоприятствования" — отдыхайте. А четыре русских благородных дамы (все что есть), столько же "главных лиц" из каравана приглашаются на торжественный ужин. Где встречают вдвое больше саксонцев. Замученных войной, лагерной жизнью, периодически срывающимися дождями… А тут… бабы! Да не простые. Аристократки, а не замученные, голодные поселянки, побывавшие, в возрасте от десяти до шестидесяти, под обеими армиями. Эти — сытые, чистенькие, весёлые. Удивительно одетые, экзотически выглядящие, говорящие на неизвестном певучем языке… У саксонцев — слюни по колено и глаза в тумане.

Генрих хмелеет. От вина, тепла, еды. Ради такого случая пришлось поскрести по сусекам. От весёлых женских лиц, их голосов, одежд, украшений. От эмоций соратников, от атмосферы.

И тут Софочка, мило облизываясь после жирного кусочка каплуна, наклоняется к герцогу, и весело улыбаясь в лицо, на котором уже скулы сводит от вожделения, предлагает:

— Надо поговорить. Пригласи меня. Посмотреть гобелены, например. И распусти остальных.

Генрих с Софьей удаляются, слыша, сквозь завистливый шёпот саксонцев, лепет мажордома:

— У нас прекрасные гобелены! Два ещё от Оттона Великого…!

Увести дам было… непросто. Ивашка дважды вытаскивал гурду. Но не пришлось пускать её в ход: часть саксонцев сохранила соображение, часть уже уснула за столом.

Дальше… поток даров милой паломницы. От плана операции по тихому изъятию соглядатаев Медведя и Вихмана, до успешно применённого, на совершенно утомлённом герцогском теле, опрыскивания окситоцином.

По пути: комплект мыл и их опробывание в ходе купания. Резной гребень и восхитительное расчёсывание герцогских волос, разнообразные опыты, включая "русский поцелуй", увеличительное стекло с разглядыванием собственных пальцев и открытие уникальности папилярных узоров, некоторые наблюдения по поводу планов и возможностей архиепископа и маркграфа, степень истощённости тамошнего населения и боеспособности воинов…

К утру Генрих Лев был покорён полностью.

* * *

Да знаю я, что говорят! "Блудница вавилонская нечистым мокрым ртом своим проглотила честь и величие Запада". Если "честь" может быть проглочена, то и место такой "чести" в поварне на столе, во рту на зубах, да в нужнике. В общей массе.

Другие же трепещут и соблазняются: "Вот, встретились два одиночества. Вдруг. И сразу весь мир переменился".

Не "вдруг". Они оба шли к этому моменту всю свою жизнь. У Льва было тяжёлое детство. Он родился внуком императора, он должен был стать сыном императора. Ему было восемь, когда его отец получил Саксонию, мальчика привезли на север. Новые места, новые вассалы.

— Теперь это — наша земля. Твоя земля, сынок.