Гёте. Жизнь как произведение искусства

Таким образом, общество для Гёте – это арена, на которой можно проявить себя, но в то же время и та сфера, против которой приходится бороться, отстаивая свою независимость. Именно потому, что по характеру был человеком крайне восприимчивым, чувствительным и открытым, он старался следить за тем, чтобы в переплетениях общественной жизни не утратить самого себя. Строгий «эгоизм» самоутверждения перед лицом превосходящих сил навязчивого внешнего мира Гёте называет «необходимым и решительным принципом себялюбия»[1603]

. Индивид, если он не хочет сгинуть в суете общественной жизни, должен обладать тем внутренним стержнем, который в контексте минералогии Гёте называет «силой притяжения против самого себя». Подобная себялюбивая позиция делает человека в каком-то смысле отталкивающим, собранным и непроницаемым. Аналогия с миром камня для Гёте настолько очевидна, что в романе, над которым он вновь начинает активно и непрерывно работать после завершения «Западно-восточного дивана», героя, воплощающего наиболее жесткие, отталкивающие стороны принципа себялюбия, а именно Монтана (прежде Ярно), он делает специалистом по горнорудному делу.

«Годы странствий Вильгельма Мейстера» – этот роман Гёте пишет в последнее десятилетие своей жизни. Его главная тема – это как раз сформулированная в критике Плотина проблема «утеснения» «животворящих начал» общественной действительностью и возможности противостояния этому утеснению. В романе проигрывается несколько вариантов того, как духовная жизнь может себя сохранить или же, наоборот, застыть и погибнуть в этой реальности. Есть в романе и утопии, в отношении которых не совсем ясно, что это – мечта, где дух находит воплощение в жизни, или кошмар, где он предан и загублен. Философские рассуждения перемежаются многочисленными рассказами, лишь условно связанными с главной сюжетной линией и в совокупности занимающими такой большой объем, что основная фабула превращается едва ли не в рамочную конструкцию, в результате чего роман утрачивает внутреннее единство. Эти вставные рассказы образуют венок новелл с неотчетливым внутренним единством; они перемежаются описанием социальных утопий, рассуждениями, которые порой превращаются в настоящие трактаты, и письмами; к этому добавляется главный герой, занимающий в романе скорее место стороннего наблюдателя, нежели действующего лица, и любовная история, разворачивающаяся на стыке новелл и рамочного рассказа. Стало быть, и здесь «упорядочивающие начала» «притеснены» едва ли не до полного исчезновения. Об этом свидетельствует и «вставная речь», в отношении которой остается неясным, говорит ли в ней реальный автор или выдуманный рассказчик. Сначала в ней повествуется об отсутствии единства, а затем о работе над романом говорится следующее: «Однако если мы не хотим, как уже не раз случалось за многие годы, увязнуть в этой работе, то нам ничего не остается, как передать читателю все, чем мы располагаем, и сообщить все, что сохранилось»[1604]

. Читатель этого произведения «стремительной формы» должен сам домыслить то, что «не доведено до полной ясности», а именно внутреннее единство романа. Впрочем, это обезоруживающе честное обращение к читателю имелось лишь в первом, гораздо более коротком варианте «Годов странствий» 1821 года. Во второй и окончательной версии 1829 года оно отсутствует, что вполне соответствует стилю позднего Гёте: он может себе позволить оставить произведение таким разнородным, каким оно получилось, не оправдываясь перед читателем. Открытая форма, в которой лирика чередуется с афористикой, а новелла – с письмами и философскими рассуждениями, должна говорить сама за себя. Гёте «с веселой легкостью» отказывается от завершенной формы. «То, что уже написано, как и то, что уже произошло, имеет право на существование», пишет он однажды Рейнхарду.