Гёте. Жизнь как произведение искусства

Три юные дамы заключили дружеский союз и взяли себе новые имена. Россильон отныне звалась Уранией, Луиза фон Циглер стала Лилой, а Каролина Флахсланд – Психеей. Поскольку обе фрейлины часто сопровождали свою госпожу в ее путешествиях, подругам часто приходилось прощаться. Всякий раз это давало им желанный повод для слез. Здесь любили плакать и читать печальные стихи. Высоко ценился Клопшток, но также Геллерт и Глейм, меланхоличные «Ночные мысли» Эдварда Янга, сентиментальные романы Сэмюэла Ричардсона и, разумеется, Руссо. Членов этого кружка объединяла безудержность чувств, слезливая сентиментальность и затейливый культ дружбы. Апостолом чувствительных душ был Франц Михаэль Лойхзеринг – мягкий, податливый человек, исполнявший обязанности воспитателя юного принца при Дармштадтском дворе. Чувствительность в нем сочеталась с экзальтированной религиозностью. В целом же культ чувств в этом кружке носил скорее эстетическую, нежели религиозную окраску. Речь шла о чувствах и умении их чувствовать, об умении воспринимать собственную восприимчивость. Это было содружество не наивных, а весьма изощренных и утонченных душ. Его участники тщательно следили не только за вербальным выражением своих эмоций, но и за мизансценой. В целом же все это было не более чем светской игрой с бесчисленными поводами для объятий, слез и утешений.

Удивительно, как в этом кружке оказался саркастичный Мерк. Еще более удивительно то, что участие в этих сентиментальных действах доставляло ему удовольствие – возможно, именно в силу очевидности их игрового характера. Такое развлечение могло прийтись по вкусу и человеку с холодным, трезвым рассудком. Однажды кружок «чувствительных» посетил их идол Глейм, что, разумеется, послужило поводом для очередной сентиментальной сцены. «В углу у окна Мерк, Лойхзенринг и я, – пишет Каролина Флахсланд своему жениху Гердеру, – заключили в объятья старого, доброго, нежного, веселого, честного и родного Глейма и всецело предались ощущению нежнейшей дружбы. По щекам у него катились слезы радости, а я, я прислонилась к груди Мерка; он был чрезвычайно растроган, плакал вместе со мной и – я уж не помнила себя»[333].

В этом содружестве «чувствительных душ» оказался и Гёте, приехав весной 1772 года в Дармштадт. К нему со всех сторон потянулись руки, желавшие обнять его, ибо все тотчас же заметили, что приехал настоящий поэт. «Гёте доверху наполнен песнями»[334], – пишет Каролина Гердеру, который вовсе не в восторге от того, что его невеста так увлечена этим Гёте.

Самому Гёте здесь нравится гораздо больше, чем в канцелярии или в обществе коллег-адвокатов. Стояли прекрасные весенние дни. Гёте чувствовал себя странником, останавливающимся то тут, то там. Ему не чуждо удвоение чувств – он по личному опыту знает, что значит влюбиться в собственную влюбленность. А самое главное, он может все это облечь в стихи. Лила, Урания и Психея – всем трем грациям он незамедлительно преподносит стихотворные дары, помещая их встречу в золотую оправу поэзии.

Когда впервые ты,

Любовь предвкушая,Руку далаНезнакомцу, почувствовал онВ тот же миг, что за счастье,Блаженство какоеЕго ожидает.

Подарен богамиНам рай на земле[335].

Это посвящение Урании, а через несколько строк настает черед Лилы:

Взор устремляю с надеждойНа Лилу: она приближается —

Небесные губы!И, ослабев, приближаюсь,Смотрю, вздыхаю, слабею…Блаженство! Блаженство!Познанье поцелуя![336]

Психее, т. е. Каролине Флахсланд, Гёте посвятил отдельное стихотворение, что повлекло за собой некоторые неприятности.

В эти весенние дни «чувствительные» часто совершали совместные прогулки по окрестностям Дармштадта, и в их восприимчивых душах зародилась привязанность к холмам, скалам и камням. У каждого было свое любимое возвышение, названное его именем. Гёте выбрал себе довольно высокую каменную глыбу, на которую он не поленился забраться, чтобы вырезать на ней свое имя. Краткий ритуал освящения своего камня он завершил стихотворением, посвященным Психее, изобразив в нем, как Каролина припадает к покрытой мхом каменистой стене и, склонив голову, вспоминает о «том, кого нет рядом», – имелся в виду жених Каролины Гердер. Однако поэт просит ее вспомнить и о «заблудшем путнике»:

И побежит слезаУшедшим радостям вослед,Поднимешь к небуВзор молящий —Увидишь над собойМое ты имя[337].